Через какое-то время мы сидели в гостях у адмирала Октябрьского (Иванова), командовавшего в войну Черноморским флотом. Гриша привез ему только что вышедший новый поэтический сборник, а меня отрекомендовал как своего ближайшего друга и автора замеченной зрителем кинокартины "Максим Перепелица".
Мне, "сухопутному" солдату, слушать разговоры о войне на море было очень интересно. Адмирал Октябрьский часто обращался в воспоминаниях к тем боевым операциям, в которых отличался катер Поженяна, и рассказывал о них куда масштабнее, чем это мы слышали от самого Григория Михайловича. Всплывали новые, остродраматичные эпизоды, и я стал убеждаться не только в том, что слышанное от Поженяна - сущая правда, но далеко не полная, обедненная. Вспоминая его "похождения" во время войны, адмирал Октябрьский иногда поругивал Гришу за былые излишние вольности. И вдруг, ткнув пальцем в грудь Григория, пожаловался мне:
- Более хулиганистого и рискованного офицера у себя на флотах я не встречал! Форменный бандит!.. Я его представил к званию Героя Советского Союза!.. Сделал это еще до своего отъезда на Амурскую флотилию. А он потом во время Этильгенского десанта выбросил за борт политработника!.. Естественно, последовала жалоба в Военный совет. Стали затевать трибунал. Но опомнились и ограничились тем, что ликвидировали представление к Герою...
- Насчет Героя Гриша помалкивал, - ошеломленно сказал я.
Затем Поженян рассказал Филиппу Сергеевичу мою ситуацию: трусит, мол, Стаднюк перед своим главпуровским адмиралом; надо бы заступиться...
Октябрьский нахмурился, долго молчал.
- Тайну умеете хранить? - наконец мрачно спросил он.
Мы отмолчались.
- Ваш адмирал, - Октябрьский устремил на меня печальный взгляд, - еще на прошлой неделе смещен со своего поста и с понижением послан на Дальний Восток.
- Что с ним случилось?! - спросил Поженян, а я даже затаил дыхание от неожиданности. Не знал, как отреагировать на услышанное, почувствовал, что где-то во мне шевельнулась подленькая радость.
- Не с ним, а с линкором "Новороссийск", - сказал Октябрьский. Взорвался линкор, погибли матросы, офицеры. До сих пор идут спасательные работы... В ту же ночь заседало Политбюро ЦК... А адмирал отвечал за политработу на флотах...
И тут я почувствовал себя непередаваемо мерзко. Мои неприятности микроскопически-личная мизерь в сравнении с катастрофой на Черном море! Было стыдно... И уже жалко снятого с поста адмирала. Он-то при чем? Политработой диверсию не упредишь, если это действительно диверсия.
И недоумевал, почему случившееся держалось в такой строжайшей тайне даже от нас, служивших в Главпуре?
Только через 33 года страна узнает некоторые подробности этой трагедии из публикаций газет "Правда" и "Красная звезда".
11
Время не стояло на месте. Молодые армейские писатели Михаил Алексеев, Николай Горбачев, Михаил Колесников, Иван Свистунов, Николай Камбулов, Ирина Левченко, Иван Жигалов, собираясь в моем кабинете, размышляли о том, что хорошо бы при Главпуре и Министерстве обороны создать военно-художественную студию прозаиков, поэтов, драматургов наподобие военной студии художников имени Грекова... Обращались с ходатайством к самому высокому начальству. Но ему было не до наших забот в условиях "холодной войны" и при постепенном обновлении офицерского и генеральского корпуса армии и флота.
Некоторые надежды на помощь в решении этой проблемы возлагали мы на Михаила Шолохова. Но, к сожалению, я упустил имевшуюся возможность посоветоваться с ним о томившей нас заботе. Сия возможность представлялась в канун пятидесятилетия Михаила Александровича, когда побывал я у него в Вешенской.
Это было уже незадолго до юбилея великого писателя - в последних числах марта 1955 года. Главпур издал директиву широко отметить в армии и на флотах пятидесятилетие Шолохова, а военным печатным органам опубликовать о нем статьи. Мне же пришла в голову шальная мысль позвонить Михаилу Александровичу и попросить у него для нашего журнала отрывок из романа "Они сражались за Родину", над которым писатель работал. По наивности полагал, что Шолохов меня запомнил, - мы дважды сиживали за одним столом в небольшом кругу московских писателей.
Задумано - сделано. Дозвонился до Вешенской. У аппарата Шолохов. Я постарался веско, со ссылкой на директиву Главпура, объяснить ему причину моего звонка, попросил прислать отрывок из романа.
- Полковник, - откликнулся он, повысив меня в звании, - так мы ни до чего не договоримся. Прилетай завтра в Ростов, ищи меня в гостинице... Что-нибудь придумаем.
Прилететь "завтра" я не смог, ибо получил ордер на квартиру. А тогда бытовала у нас поговорка: "Новую квартиру беги занимать впереди ключа, а то ее могут занять раньше тебя..." В Ростов я прилетел через день, отыскал названную мне Шолоховым гостиницу, но его там уже не застал - он срочно улетел с каким-то московским .издателем в Вешенскую.
В панике я кинулся в газету Донского военного округа к своим давним знакомым. Из редакции попытались дозвониться к Шолохову домой. Но телефонная связь с Вешенской отсутствовала. И я, вопреки горячим советам друзей, решил на свой страх и риск ехать в знаменитую на весь мир станицу.
Сойдя в Миллерово с поезда, пошел на автобусную станцию. Там меня ждал новый "сюрприз": мартовская дорога на Вешенскую размыта, и автобусы туда не ходят. Я будто почувствовал, как у меня в нагрудном кармане кителя зашевелилось командировочное удостоверение, подписанное самим начальником Главпура - генерал-полковником А. С. Желтовым... А ведь это была не простая бумажка, это - приказ, который надо выполнить. Но до Вешенской от Миллерово сто сорок километров! Пешком не пойдешь.
Стал расспрашивать у людей, как в Вешенскую доставляют газеты и письма. И узнал - летает туда почтовый самолет По-2. На почте же услышал от начальника, что посадить меня на самолет он не имеет права, - инструкция!
Оставалась последняя надежда - "верховная власть" района... И вот я сижу в кабинете первого секретаря райкома партии, объясняю ситуацию. Для пущей важности достаю из полевой сумки свою крымиздатовскую книжку повестей и рассказов "Сердце солдата", вышедшую в Симферополе в прошлом году, делаю на ней авторскую надпись и дарю партийному боссу. Показываю ему такую же книжку, подписанную для Шолохова. Уговорил!..
- Ладно, инструкцию мы нарушим, - сказал секретарь райкома. - Прикажу начальнику почты. Но для порядка надо вначале позвонить Михаилу Александровичу, убедиться, что он вас действительно ждет.
Меня это не встревожило: ведь была у нас договоренность... Ох, деревенская наивность!.. Однако, как и в Ростове, телефонной связи между Миллерово и Вешенской не было - весенние воды делали свое дело.
И вот мы в полете. Я сижу рядом со штурманом; он и пилот - молодые, красивые ребята. Оба удивлены, что им посадили пассажира. Но моя военная форма наводила их, как я догадывался, на мысль о какой-то особо важной моей миссии. А я любовался землей - хуторами, холмистой степью, пашнями, лугами, впадинами, залитыми талой водой, в которой отражалось глубокое небо и вспыхивало ослепляющее солнце... Показалась пойма Дона. Могучая река будто вытекала из дымки далекого небосвода и впадала на краю земли в просветленный край неба. Вешенская обозначилась белым двухэтажным домом Шолохова с зеленой крышей. Летчики сделали над ним два круга; я внимательно всматривался в крыльцо, теша себя надеждой, что вдруг секретарь райкома дозвонился до Михаила Александровича и он выйдет из дома да помашет самолету рукой. Но тщетна была моя честолюбивая надежда.
Сели на "аэродром" - огромную поляну с плотным песчаным грунтом, заросшим прошлогодней травой. На ее краю стояла хата с плетенными из хвороста стенами, местами обмазанными глиной. Внутри нее на столбе висел телефон. Я тут же позвонил Шолохову и, поздоровавшись, обрадованно доложил:
- Подполковник Стаднюк прибыл согласно договоренности!
Шолохов молчал, и я слышал его учащенное дыхание. Потом он с чувством досады сказал:
- Родненький, что же ты наделал?! Я тебя в Ростове позавчера ждал.