Твоя мама молчала. Но тогда я еще изо всех сил старался принять ее молчание за сочувствие.
Директор сказал, что у нас нет денег на Чехова. Мой верный Вася, с которым мы, собственно, и сделали наш театр, – стоял передо мной, похожий на какого-нибудь Ван Дамма или Шварценеггера.
– Согласись, – сказал мой Василий Семенович железным директорским тоном. – Сначала искать деньги на спектакль, а потом искать зрителей, чтобы заполнить зал, это безумие. – И добавил. – В наше время.
Вася принадлежит к тем людям, которые убеждены: если время диктует делать какие-то глупости, тогда это уже и не глупости вовсе, а веление времени, которому просто надо подчиниться.
– Вася, – я попытался улыбнуться. – Я обещаю тебе лом на наш спектакль. Я раздену Машу, я покажу, как она трахается с Вершининым. Потому что никакая у них не любовь, а блядство, возникшее от скуки. Голые сиськи в Чехове – это то, что привлечет сегодняшнего театрального зрителя, которому приятно будет убедиться в том, что он гораздо интеллигентнее режиссера. Современный театральный зритель с удовольствием посмотрит на пошлость, чтобы сказать потом, насколько она ему отвратительна.
– Это, действительно, пошло, – вздохнул мой Вася и нашел деньги.
Я оказался прав. Первая же рецензия на мой спектакль называлась «Опошленный Чехов», в качестве иллюстрации напечатали фото из спектакля: голая Маша рассматривает себя перед зеркалом, готовясь к встрече с Вершининым. Мы стали играть по четыре спектакля в месяц, и все равно на спектакль спрашивали лишний билетик.
Это был хороший спектакль. Это был правильный Чехов – Чехов, презирающий людей, которые умеют говорить красивые слова, но не умеют защитить свой дом.
После премьеры Ира подошла ко мне и сказала:
– Симпатичный спектакль. Смотрится легко. И актрисы у тебя в театре все с очень красивой грудью… Послушай, а, может, мне тоже у тебя в театре что-нибудь поставить?
Женщину, которая могла сказать мне такие слова после премьеры, я не знал. Я понял, что моя Ирка умерла.
Вместо нее появилась другая – та, что «после болезни». С этой, другой Ирой, мне только предстояло познакомиться. И чем больше я с ней знакомился, тем меньше она мне нравилась.
Мы любим женщин за ту любовь, которую они испытывают к нам, а женщины любят нас за внимание к ним. Когда ты ещё немножко вырастешь, ты услышишь всякую лирическую лабуду: мол, любовь возникает просто так, ниоткуда… Мол, это тайна, покрытая мраком… Ты во всё это не верь: люди всегда пытаются усложнить то, что кажется им до неприличия простым. Женщины любят нас за внимание к ним. А мы их – за любовь к нам. Вот и вся тайна.
Та, прежняя, Ирина любила меня. Эта – себя. Больше всего на свете эта новая Ира боялась заболеть снова. Забавно, но она напоминала мне гранату, которая бережет себя от взрыва: ведь взрыв гранаты означает ее гибель. Гранату не волнует, что ее создали для того, чтобы взрываться, она тоже хочет жить, пусть тихой, никому не нужной, бессмысленной, но – жизнью!
Сначала мы с мамой ругались, потом – поругивались, потом – стали шипеть и постепенно вообще перестали обращать друг на друга внимание. Нет, мы разговаривали, даже делились какими-то, ничего не значащими новостями. Однако, казалось, что мы закрыты друг от друга прозрачной, но не пропускающей воздух пленкой. И жизнь, вроде, какая-то происходит, но – в пленке, в тумане, в невнимательности и незаинтересованности.
Пленка не рвалась и в постели. То, что Ира не интересует меня как женщина, мне казалось естественным. Но то, что я не интересую ее как мужчина, мне представлялось по-настоящему трагическим.
После сорока любой мужчина панически боится стать импотентом. И не потому только, что секс – это обязательный пьедестал, без которого мужик ощущает себя валяющимся в грязи. Главное, после сорока в мужской голове выстраивается такая цепочка: импотенция – простатит – рак – смерть. И то, что в народе называется «бес в ребро» – это, на самом деле, не что иное, как боязнь простатита…
Однажды я вошел в ванну, где мылась Ира, и понял, что твоя мама вызывает у меня эмоций не больше, чем струя воды, которая омывала столь знакомые и когда-то любимые мною формы. Даже, пожалуй, струя воды была более сексуальна, – она порождала фантазию. Ирина не порождала ничего.