Со мной точно происходило что-то странное. Я ловил себя на том, что с нетерпением жду появления Лизы в конце рабочего дня. Она несомненно оказывала на меня влияние. Меня все меньше задевала судьба человечества и все больше волновали свои собственные ощущения. Наконец я полностью погрузился в себя. Почти перестал рисовать, все больше времени проводил в размышлениях. И однажды просто не пришел на условленное со Снайпером место. Беспокоился ли он, что случилось со мной? Все равно. Он исчез, испарился, вычеркнувшись из моей головы. Меня больше занимало непонятное волнение в животе при виде Лизы. Я чувствовал это впервые. Страх? Нет, она слабая женщина, она ничего не сможет мне сделать. Но отчего же я так волнуюсь?
Вскоре Лиза заняла прочное место во всех моих мыслях. Я не знал, стоило ли называть ее другом: «друг» — слишком громкое слово, чтобы называть им человека, с которым ты знаком полгода. Но я чувствовал невыносимую потребность общения с ней. Мне хотелось постоянно быть с ней рядом, слышать ее голос, ловить нежный и понимающий взгляд. Я настолько был занят этими переживаниями, что иногда даже при Лизе выпадал в иную реальность, и лишь ее удивленный смех возвращал меня на землю.
Я видел, что тоже небезынтересен Лизе. Осторожно, но настойчиво она продвигала наши отношения вперед. После работы мы уже не расставались, а выходили вместе и гуляли. Мы болтали обо всем на свете. Она научила меня улыбаться, радоваться воздушным шарам и мороженому на палочке. Показала, как весело кататься на чертовом колесе. Играла со мной в салочки. Мне казалось, что она дарит мне то безмятежное детство, которого у меня не было. Я все больше проникался странным чувством, которое вызывала у меня Лиза. И совершенно забыл обо всем, что происходило еще несколько месяцев назад. Если бы меня проверили сейчас на полиграфе, даже он бы не зафиксировал мою причастность к серии жестоких убийств, в которой, как писали в газетах, по неизвестным причинам наступил перерыв.
Под Рождество Лиза пригласила меня в ресторан. Вернее, она сказала: «Я знаю одно место, где тебе понравится». Я был шокирован и благодарен одновременно. Вряд ли у меня самого когда-нибудь хватило духу пригласить Лизу куда-нибудь. В нашей странной паре я был ведомым, подчиняясь ее желаниям и предложениям. Мы встретились на Бродвее вечером, когда город уже переливался золотом, и поднялись в панорамный ресторан на Таймс-сквер. Лиза уже зарезервировала столик у окна. Как это было чудесно! Мягкий свет окутывал Лизу загадочной дымкой. В этот вечер она была особенно прекрасна. Одетая просто, но со вкусом — красное шерстяное платье и золотая цепочка — она приковывала взгляды многих мужчин в зале. Мы заказали шампанское, фрукты, пирожные. Лиза смотрела на меня с бокалом в руке и улыбалась.
— Ты такой странный, Роберт, — сказала она. Маленький оркестр играл романтичную музыку, с потолка спускались гирлянды огоньков.
— Странный? Почему?
— Я не могу понять тебя. Мы знакомы уже давно, но для меня ты — загадка. В тебе есть что-то недосказанное.
Я похолодел.
— Мне кажется, будто я рассказала тебе все о себе, а ты не промолвил ни слова.
— Неправда. Я очень… доверяю тебе. Ты права — я замкнут и молчалив. Но поверь, ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо другой.
— Я рада, Роберт. Я очень счастлива, что мы встретились.
Мое сердце снова забилось.
После ужина (было совсем поздно) мы вышли на улицу. Выпавший снежок поскрипывал под ногами, свежий и прозрачный воздух свободно вливался в легкие. Немного кружилась голова от выпитого шампанского. Щечки Лизы разрумянились, она была очаровательна в пальто с меховым воротником-стойкой. Я смотрел на нее, и вдруг в голову мне пришла отчаянная идея. Я схватил девушку за руку и побежал. Смеясь, мы бежали до тех пор, пока я не завел ее в темный подъезд.
— Что ты делаешь? — спрашивала она.
— Молчи, — отвечал я.
Мы поднимались по бесконечной лестнице до тех пор, пока я не вывел ее на крышу небоскреба. Я уже бывал здесь неоднократно и хорошо знал дорогу. У Лизы перехватило дыхание. Она восхищенно смотрела вдаль, крепко цепляясь за мое плечо.
— Ах, — только и сумела произнести она. — Боже, какая красота!
Мы стояли так несколько минут, чувствуя, как ветер обдувает нас со всех сторон. Наконец я повернул голову, и в этот момент Лиза тоже посмотрела на меня. Я словно провалился в ее бездонные, как море, глаза. Не до конца осознавая свои действия, я обнял ее. «Что-то нужно сделать дальше», — подумал я, и в этот момент Лиза прижалась губами к моим губам.
Какой это был восхитительный поцелуй, первый в моей жизни! Вкрадчиво и мягко она выпивала из меня всю душу. Наконец я сообразил ответить тем же движением, и поцелуй стал еще слаще и упоительнее. Мое тело дрожало в доселе неиспытанном напряжении, но я не хотел отрываться от нее. Мы целовались так долго, что все вокруг потеряло смысл, а минуты превратились в вечность. Наконец Лиза медленно отодвинулась. Я стоял с закрытыми глазами и боялся открывать их. Но услышал смех Лизы и понял, что все в порядке. Она взяла меня за руки.
— Ты такой милый, — сказала она.
Я проводил Лизу до самого дома. По дороге мы молчали, но это молчание было наполнено смыслом больше, чем миллион слов. Мне было тепло и уютно, хотя я чувствовал, что безумно устал. На прощание она обняла меня за шею. Я жадно вдыхал запах ванильных булочек, исходивший от нее, пытаясь запомнить его и унести с собой. Лиза пощекотала мое ухо прядью своих волос. «Спасибо тебе», — произнесла она и пошла по дорожке к дому.
Я возвращался на квартиру, и внутри меня кружился вихрь самых разнообразных эмоций. Такую гамму впечатлений я не испытывал еще никогда: возбуждение, растерянность, удивление, восторг одновременно; и над всем этим, как солнце среди ночи, сияло Счастье, заливая своими лучами все вокруг. Теперь я знал, чем являлось происходившее со мной, но я не спешил давать имя новому чувству. Пусть лучше оно останется таким, неназванным, состоящим из множества деталек, чем вольется в некий стандарт, нечто усредненное, подходящее для всех, испытанное веками.
Пробравшись в темноте по коридору и уже вставив ключ в замочную скважину, я заметил под дверью конверт. Странно. Я не давал своего адреса никому. Но когда зажег свет и начал рассматривать письмо, то понял, что оно не подписано. Я открыл его. Внутри лежала записка, напечатанная на машинке: «12 22 22 30 ZYPAJYW 101». И больше ничего. Всю ночь я проворочался в кровати, не смыкая глаз. Радужное настроение сменилось беспокойством, и все мои мысли вертелись вокруг странной записки. Я мял ее в руках, смотрел на свет, нюхал, пробовал на зуб. Точно ли это мне? Может быть, это шифр? А может, кто-то дал знак, что знает обо мне больше, чем я бы хотел?
Весь следующий день я просидел в архиве, пытаясь расшифровать тайное послание. Лиза не появлялась, но мне было не до нее. Несомненно, начинать поиски следовало с букв. Я обложился книгами по криптологии. Наступил вечер, скоро закроют библиотеку. Надо спешить. Шифр Цезаря? Не может быть, слишком просто. Да и выходит какая-то ерунда. Стоп. А если сдвинуть буквы не на три, а на два? Эта цифра чаще всего встречается в записке. «Барклей». Это слово «Барклей». Я расшифровал его. «12 22 22 30 БАРКЛЕЙ 101».
Я сидел, сжав голову руками. Хорошо, я разгадал буквы. Но на расшифровку цифр уйдут месяцы. И какое отношение ко мне имеет Барклей? И вдруг меня осенило просто в одну секунду. Как же это легко! Барклей — это Барклей-стрит. Дом 101. 12 22 — 22 декабря. Сегодня! 22 30 — это время. Барклей-стрит 101, через час!