Жертва Стэнтона заливалась слезами и соплями на прикроватном коврике.
— Простите… это… вышло… случайно. Я случайно задел его… я не хотел.
— Ах, ты все помнишь, сука. — Тимоти нанес удар в солнечное сплетение, и мужчина согнулся пополам, выплюнув струйку крови. Он упал на пол, губы его еще шевелились.
— Можете убить меня… я… виноват… но не трогайте Люси… и…
Стэнтон резко выпрямился во весь рост. Затем подошел ко мне и хладнокровно пристрелил лежавшую у моих ног супругу убитого.
Я смотрел на него, и страх обуял меня с новой силой. Что-то случилось с Тимоти Стэнтоном, он больше не тот Тимоти, которого я знал.
— Зачем ты убил ее?
Тимоти метнул на меня тяжелый взгляд.
— Она свидетель. Или ты хотел оставить ее в живых, чтобы она натравила на нас всех копов Огайо?
Он был прав; я не подумал об этом, поддавшись невнятной слабости. Да что же со мной такое? Раньше я убивал не задумываясь, испытывая истинное наслаждение от восстановления справедливости. Но в этом случае мне упорно казалось, что мы были несправедливы. «Он убил отца Тимоти, мы должны были отомстить», — подумал я. «Но разве мы договаривались на его жену? Око за око и зуб за зуб», — заметил внутренний голос.
— Ты что, завис? Эй! — окрик Снайпера оторвал меня от размышлений. — Я привел тебя сюда, не только чтобы ты помог мне — кстати, спасибо — но и чтобы доставить тебе удовольствие. Я хочу, чтобы ты снял кожу с его лица — но не с трупа. Заживо! И сам хочу посмотреть на это.
Он уставился на меня с кровожадностью, вращая красными белками. Я сделал еще один шаг назад.
— А если я не хочу?
Снайпер взорвался:
— Как это ты не хочешь? Что с тобой? Это мечта всей моей жизни! Когда я только в первый раз увидел тех, кого ты убил, по телеку, то сразу решил, что должен познакомиться с тобой во что бы то ни стало. Вот тот чувак, подумал я, который мне нужен! Вот тот, кто поможет отплатить сполна за все, что я перенес! За нищету, за отчаяние, за мою бедную мать!
Обезумев, он начал бегать по комнате, круша мебель.
— Да я все ему здесь уничтожу! Все, что он нажил!
Тимоти выскочил в коридор и с ожесточением принялся колотить по стенам, ломая хрупкие деревянные панели и разбивая вдребезги цветочные горшки. Я подошел к лежащему на полу мужчине, присел рядом на корточки. Он не двигался и, кажется, уже не дышал.
— Он мертв, — сказал я больше самому себе, чем Тимоти. Эта новость привела Снайпера в еще большую ярость. Он завыл по-волчьи и выломал какую-то дверь возле лестницы. И вдруг застыл на пороге. Странно усмехнувшись, Стэнтон вынул пистолет и прошел внутрь. Я бросился за ним.
Это была детская; и сейчас четыре пары глаз в ужасе смотрели на нас из-под кровати. Стэнтон вытащил детей одного за другим и построил их в ряд. Два мальчика лет восьми и две девочки помладше не плакали: они застыли в оцепенении, неотрывно глядя на Тимоти. Они слышали все, что происходило в спальне родителей и в коридоре, и догадывались, что их ожидало.
— Не делай этого, Снайпер, — сказал я. — Прошу тебя, не делай этого. Дети ни в чем не виноваты.
Он повернулся ко мне:
— Не виноваты? Я сказал, что уничтожу все, что принадлежит этой сволочи? И я так и сделаю! Почему я не должен убивать выродков своего врага? Я хочу вырезать весь его род! Все, что к нему относится!
— Я не позволю тебе. — Я пытался говорить холодно, но волнение меня выдавало. Все, что натворил здесь Стэнтон, уже перешло за грани возможного. — Я думал, что мы приехали сюда, чтобы убить того, кто застрелил твоего отца. Он убил его в честной перестрелке. Оставил в живых твою мать. И тебя. А ты уже прикончил его жену. Собирался использовать меня, как палача. И намерен убить его детей. Остановись… друг.
Я впервые произнес это слово. Мне очень тяжело далось произнести его. И сразу понял, что зря это сделал. Тимоти залился грубым смехом.
— Я тебе не друг, псих ты конченый. То ты убиваешь людей пачками, а то тебе жаль какого-то ублюдка, который — между прочим — сломал мне жизнь! А теперь смотри, что я сделаю. И если ты не будешь выполнять мои приказы — тебя ждет то же самое.
Он резко вскинул руку. Четыре выстрела подряд отдались в моей голове чудовищной болью. Но прежде чем ствол прекратил дымиться, раздался пятый выстрел. Это я стрелял в Тимоти Стэнтона.
Теперь я остался один, совершенно один. В чужом городе за пятьсот миль от Нью-Йорка, в чужом доме, где только что чужой мне человек убил шесть других чужих людей, а потом я убил этого чужого человека. Глаза застилала пелена, меня мутило, все тело била крупная дрожь. Без сил я свалился на пол рядом с трупом Снайпера. Отовсюду шел запах крови, тяжелый, удушающий. Снайпер лежал на боку; я чуть не снес ему полголовы выстрелом в затылок. Фигурки детей скрючились, словно они перед смертью пытались закрыться от неизбежного удара. Я чувствовал, что внутри меня закипает нечто такое, в сравнении с чем меркло все окружающее. Это была Ненависть с большой буквы. Ненависть ко всему миру, позволившему случиться кошмару наяву. Ненависть ко всем людям до единого, запустившим эту цепную реакцию несправедливостей. К дьяволу все! К дьяволу всех! Я привстал, вытащил нож и с немыслимым ожесточением начал кромсать лицо Стэнтона, превращая его в кашу. «Я тебе не друг, псих ты конченый… Я тебе не друг… Не друг…»
Сознание провалилось в черный, непроглядный туман. С трудом я припоминаю, что спустился по лестнице, вылез в окно и побрел к мотелю. Сел в джип, на котором мы прибыли со Снайпером, и поехал, по незнакомым дорогам, прочь из Мэнсфилда. После трех часов гонки я выдохся, съехал на обочину, вылез из машины и, оставив дверцу открытой, побрел куда-то в поле. Светало. Вокруг не было ни души, только в отдалении граяли вороны. Я отошел футов на сто пятьдесят от машины и провалился ногой в яму под снегом. Посмотрел на себя. Затем поднял глаза к небу и издал пронзительный вопль. Я кричал минут пять, пока не сорвал голос; кричал самым страшным криком, который могла издать моя глотка. Упал лицом на присыпанное снегом жнивье и лежал до тех пор, пока не замерз. А потом встал, вернулся к дороге, сел за руль и поехал в Нью-Йорк.
Вернувшись в Нью-Йорк-сити, я и не думал появляться на своей бывшей квартире. Ночевал где попало, преимущественно в канализации или на складах. Утопил джип, столкнув его с моста. Будто бы ночь перед Рождеством провела жирную черту между моей прошлой жизнью и нынешней. Я перестал осторожничать и начал убивать всех без разбору: ночью и днем, срезая лица, уши, пальцы, половые органы. Я увечил свои жертвы до неузнаваемости. Слепая ярость двигала мной, а может, праведный гнев? Те дни плохо запомнились мне; они смешались в единый калейдоскоп изуродованных лиц и тел, из которого воспаленное сознание периодически выхватывало воспоминания: дети, Харди Циммер, бабушка, бомжи, Стэнтон, Лиза… была какая-то Лиза… Город снова дрожал в панике: возвращение одержимого убийцы не прошло незамеченным. А еще я узнал, что трагедия в Мэнсфилде потрясла всю страну, и авторство — бесспорно — приписали мне.
Я убил уже десятка полтора человек, когда понял, что за мной началась слежка. Поначалу это было незаметно, но постепенно краем глаза я начал ловить излишне пристальное внимание будто бы случайных прохожих. Плохо. Я понимал, что пути прослеживались, но доказать причастность именно меня к этим преступлениям было довольно сложно. Кто-то сделал на меня наводку. Тот, кто знал меня, и, по-видимому, довольно близко. Неужели Тимоти успел сдать меня перед нашей поездкой? Скорее всего. Чертов ниггер предусмотрел ситуацию, что я убью его, и позаботился о мести. Надо было убираться, но куда? В Принстон, к родителям? Бессмысленно… Впрочем, неважно. Я просто уеду отсюда, а там посмотрим.