Через две недели после открытия охотничьего сезона за моей шкурой я принял решение сделать ход конем и отправиться в Мэнсфилд. Там меня уж точно никто не ждал. Надо быть идиотом, чтобы соваться на место, где тебя в первую очередь схватят — так думают полицейские псы, и я не упущу возможность воспользоваться их промашкой. Дело оставалось за малым — угнать машину. Чтобы не возиться с сигнализацией (навыками взломщика я не владел), придется дождаться, пока водитель не снимет ее, а потом взять ситуацию под контроль. Вечером второго марта я караулил в переулке за одним из Бродвейских театров. Вот беспечная пожилая пара направилась к своему семейному небольшому автомобильчику. Я огляделся: больше никого. Мужчина открыл дверцу своей спутнице и собирался садиться сам, когда я застрелил его со спины. Старушка не успела открыть рот, как получила вторую пулю. Нельзя было терять время: я взялся за ручку двери и вдруг услышал позади себя сдавленный крик. Я резко обернулся. Зажимая рот ладонями, поодаль стояла девушка и с ужасом взирала на происходящее. Но мне было все равно, сколько людей я уложу за сегодня, и потому я быстрыми шагами пошел к ней.
— Роберт! — ахнула она.
Я остановился как вкопанный. Лиза?
— Мои дядя и тетя… ты убил их?!
— Мне нужна была машина. Другого выхода не оставалось. Прости.
С минуту мы стояли в полном молчании. Затем Лиза заговорила.
— Но… Роберт, что с тобой случилось? После нашего свидания ты внезапно пропал! Несколько дней ждала тебя, но ты не появлялся. Я с ног сбилась, пытаясь найти тебя! Выяснила на работе, где ты живешь, пошла туда, хозяева квартиры сказали, что ты ушел и не возвращался… Что произошло?
— Неважно.
— Это из-за меня?
— Нет. Но я не тот, за кого ты меня принимаешь.
Лиза попятилась.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Это наша последняя встреча. Мы больше никогда не увидимся. Если… если я дорог тебе, как ты говоришь — дай мне уйти. Я не хочу убивать тебя. Но я хочу, чтобы ты знала — ты встречалась с маньяком. Это я — «Стирающий лица».
Мне показалось, что сейчас она упадет в обморок, но она только тихо спросила:
— Почему ты так поступаешь, Роберт?
— Потому что я ненавижу человечество.
— Ты ненавидишь себя?
— Я не человек. И никогда не был им.
— Ты скажешь это на Страшном суде?
Я криво усмехнулся:
— Страшный суд — сказки для маленьких детей. Я не боюсь Бога — по крайней мере, такого, каким его создали люди.
— Тебя ждут адские муки!
— Не страшнее тех, что ждут предателей и лицемеров.
— Ты сумасшедший!
— Возможно. А может, это весь мир сошел с ума, кроме меня?
Лиза выпрямилась, в глазах ее горели огоньки непоколебимой решительности. С горечью, но твердо она произнесла:
— Извини, Роберт. Но я должна вызвать полицию. Это мой долг как гражданина Соединенных Штатов, долг перед всей нацией и моими близкими. Ты убил слишком много невинных людей. Я не могу допустить, чтобы ты продолжал безнаказанно творить беззаконие.
— Какой закон велит людям совершать несправедливость? Я всего лишь привожу их к одному знаменателю. Если ты попробуешь обратиться в полицию, мне придется убить тебя, а я очень не хочу этого делать.
— Рано или поздно смерть уравняет всех. Кто дал тебе право распоряжаться чужими жизнями?
— Это мое право с рождения. И я хочу воспользоваться им ради всеобщего блага.
Она кинула на меня взгляд, исполненный презрения и глубокого сожаления. Повернулась и пошла по направлению к театру, гордо подняв голову. Зря. Потому что в следующую секунду ее тело уже содрогалось в предсмертной агонии. Пуля попала в сонную артерию, и кровь хлестала фонтаном.
Я не подошел к ней. Просто сел в машину и уехал. Я только что убил девушку, которую любил. Внутри меня разверзлась зияющая пустота. Ощущение полной безысходности не покидало ни на минуту, и когда меня задержал патруль на границе Пенсильвании и Огайо, не стал оказывать сопротивления, а послушно вылез из машины и позволил надеть на себя наручники. Меня посадили в полицейский джип и отвезли сначала в местный участок, где я просидел несколько часов, глядя в пол и не отвечая на вопросы, а затем под конвоем препроводили в Питтсбург и поместили в камеру следственного изолятора.
Сложно описать то, что я чувствовал в то время. Мне не хотелось ни протестовать, ни пытаться сбежать. Но я и не считал себя виновным. Я принимал происходящее как должное. Меня должны были арестовать, и это произошло. Я даже испытал некоторое облегчение: теперь мне не нужно было убивать столь ненавистных человеческих существ — они сами позаботились о том, чтобы запереть меня за самыми надежными замками, спасаясь от лавины ножевых ударов, наносимых моей рукой. Наконец меня никто не беспокоил попусту: я мог сидеть, лежать, ходить по камере. Голые стены дарили желанный отдых глазам, уставшим от рекламы и крови. Я обрел свой дом.
В комнату для допросов стремительными шагами вошел следователь, перегнулся через стол. Я медленно поднял голову. Ясноглазый молодой человек, примерно моего возраста, изучал меня с жадностью; на его лице читался живой интерес, смешанный с затаенной опаской — так смотрят на хищного зверя, которого после долгой борьбы удалось загнать в клетку.
— Роберт! Роберт, ты помнишь меня?
Я внимательнее всмотрелся в него и отрицательно покачал головой.
— Роберт, я же Чарли. Чарли Олдмен. Твой одноклассник.
Действительно, это был Чарли Олдмен, с трудом, но теперь я узнал его. Он сел напротив и сокрушенно вздохнул:
— Как ты докатился до такой жизни, Стивенс? Впрочем, ты всегда был со странностями. Но никто из нас и подумать не мог, что ты способен на убийство. Ты выглядел как типичный неудачник. Мы думали, что ты просто стеснялся с нами общаться. Знаешь, такой крайне закомплексованный парень, который и мышки не обидит, потому что боится, что она его съест. Постоянно в одиночку, ни к кому не подходил, избегал любого контакта, на уроках пребывал в прострации. И вечно что-то чирикал в блокноте.
Олдмен заложил ногу за ногу:
— Я не особенно интересовался твоей судьбой. До тех пор, пока не начал собственное расследование. Видишь ли, смерть Харди Циммера не давала мне покоя с того самого выпускного вечера в «Ричардсон Аудиториум».
Я вздрогнул; Чарли, несомненно, это заметил и кивнул.
— Давай поговорим начистоту, Роберт. Я расскажу тебе все, что знаю. А ты поставишь свою подпись вот под этой бумагой — в ней уже изложены в письменном виде все доказательства твоих преступлений. Итак, слушай меня. Как ты, надеюсь, помнишь, я довольно тесно общался с Циммером во время нашей учебы. Не могу сказать, что мы были лучшими друзьями, но он доверял мне. Его смерть шокировала нас всех, и возможно, что меня — более других. Заключение о самоубийстве меня отнюдь не устроило. Да, действительно, Харди говорил о самоубийстве, но он планировал приберечь его на то время, когда станет слишком стар и немощен. «Я не смогу спокойно смотреть в зеркало на лицо, изборожденное морщинами, зная, что прежде оно было лицом первого красавчика» — вот его слова, которые он обронил как-то на нашей дружеской вечеринке. Так что покончить с собой было совсем не в его планах, тем более что он твердо собирался продолжать свое обучение в Гарварде. Я сразу заподозрил, что его убили. Но мне нужны были мотивы преступления.