Лучше бы она помолчала! Он не любил воспоминаний, не принадлежавших ему одному.
- Не моя вина, что у нас только один ребенок. Мне хотелось иметь шестерых, но я считала своим долгом лично воспитать тебя, и правильно сделала, бросив фармацевтику на третьем курсе.
Неужели она не понимает, что напрасно говорит все это?
- Мой отец так расстроился, что чуть не заболел. Он столько пережил из-за моего брата, который. Бог знает почему, выбрал военную карьеру.
Теперь отец рассчитывал на меня в надежде передать мне свою аптеку напротив кладбища Монпарнас. А тут еще сестра выскочила замуж в семнадцать лет и уехала в Марсель...
Андре знал: даже если это правда или полуправда - все равно она приукрашена и тенденциозна. Рассуждая о детях, которых она якобы хотела иметь, чтобы у него были так недостававшие ему братья и сестры, она всегда повторяла:
- Не моя вина, если...
Слова были тщательно подобраны. Иначе говоря, виноват отец.
Вставая из-за стола, она вздохнула:
- Видишь ли, Андре, есть вещи, которые ты сможешь понять, только когда женишься и у тебя будут свои дети!
Она Наклонилась и поцеловала его, что было не в традициях семьи. - Я предпочла бы остаться с тобой, чем куда-то идти. Только, боюсь, ты быстро устанешь от меня.
- Не устану, но мне надо заниматься.
- Знаю-знаю.
Тем же голосом она говорила и раньше, три-четыре года назад, когда по вечерам - он уже лежал в постели - заходила к нему в комнату.
В такие дни она, видимо, ссорилась с мужем. Он помнил молчаливые ужины, красные глаза матери, ее нервозность, подчеркнуто бесстрастное лицо, частые отлучки отца. И ему казалось, что он задыхается.
И когда она вот так же склонялась над его кроватью или ложилась рядом с ним, от нее пахло вином, а то и чем-нибудь покрепче.
- Ты не чувствуешь себя несчастным, малыш?
- Да нет, мама.
- И тебе не хотелось бы, чтобы у тебя были другие родители?
Ему хотелось спать. Подобные сцены омрачали весь следующий день. Часто по ночам его мучили кошмары, но позвать родителей он не решался.
Наивный, он задавался вопросом: такие же ли они, как другие отцы и матери, все ли у них так же, как в прочих семьях?
- Ты действительно считаешь себя счастливым?
- Конечно, мама.
- Я так люблю тебя, дорогой мой мальчик! Ты - единственный смысл моей жизни. Все, что я делаю, - позже ты это поймешь - я делаю только для тебя.
- Да, мама.
- Я не сержусь на твоего отца. Он мужчина, а мужчины...
Случалось, она плакала, и когда слеза падала на щеку ребенку, стереть ее он не решался.
- Что ты думаешь обо мне, Андре? Я хорошая мать?
- Да, мама.
- Даже если не уделяю тебе много внимания? Я так хочу всегда быть веселой, беззаботной, чувствовать себя твоим товарищем, другом, играть с тобой как сестра, а не стареющая женщина.
Она не знала, что в глазах у него вставало спокойное, почти невыразительное лицо отца, лицо смирившегося мужчины, который терпеливо несет свой крест и устроил себе на антресолях уголок и убежище. Он не мог сказать точно, когда все это началось. На старой квартире, на Эльзасском бульваре, они время от времени приглашали на ужин какую-нибудь супружескую пару, почти всегда приятеля-врача с женой, и по вечерам, лежа в постели, он слышал журчание мирной беседы, изредка прерываемой смехом, чувствовал запах коньяка, который подавали в рюмках с золотым ободком.
После переезда на виллу, в самом начале, бывали вечера и пошумнее, когда собиралось пять-шесть пар, допоздна танцевавших под патефон.
Но этот огонек потихоньку угасал. Вечеринки устраивались все реже, приглашенных становилось все меньше - лишь два-три ближайших друга, да и те потом перестали ходить. И родители по вечерам сидели дома, разве что раз в месяц выбирались в кино на Антибскую улицу.
Андре поднялся в мансарду, где попытался углубиться в задачу, условие которой медленно переписал: определить функцию от a=x2+y2 и вычертить график.
Но сосредоточиться никак не удавалось.
- Ты у себя, Андре?
- Да, мама.
- Не спустишься попрощаться со мной? В желтом, очень открытом платье для коктейля и норковой накидке, она стояла на площадке; уже за пять ступенек от нее несло духами.
- Я не очень страшная?
- Ты великолепна.
Он так не думал. Он едва на нее посмотрел.
- Спокойной ночи, дорогой.
- Приятного вечера, мама.
- Если отец вернется до того, как ты ляжешь спать, пожелай ему от меня спокойной ночи. Я все-таки надеюсь вернуться не слишком поздно, но с Наташей никогда не угадаешь...
Услышав, как закрылась дверь и колеса заскрипели по садовому гравию, он облегченно вздохнул: наконец-то один. И тут зазвонил телефон. В доме было два аппарата: в спальне родителей и в гостиной. До спальни было ближе, но Андре кубарем катился вниз, где Ноэми уже сняла трубку.
- Алло!.. Да, здесь. Да вот и он. Передаю трубку.
- Меня?
Он не мог поверить: ему никогда не звонили. Наверно, кто-нибудь из класса забыл в лицее тетради или у кого-то не получается задача.
- Алло!.. Кто это?
И голосом, заставившем Ноэми остановиться, выдохнул:
- Франсина?
Еще ни разу он не слышал ее голоса по телефону и удивился, какой он серьезный и нежный. Фоном ему служила доносившаяся из трубки музыка.
- Не помешала?
- Нет.
- Что ты делал?
- Собирался идти в мансарду заниматься.
- Чем?
- Математикой.
- У тебя все в порядке?
Он помрачнел: ему вдруг показалось, что она звонит, желая убедиться, не слишком ли он расстроился из-за встречи с матерью. Он не хотел, чтобы его жалели, чтобы кто-то, даже Франсина, лез ему в душу. Догадалась ли она по его молчанию, что, сама того не желая, задела его.
- Знаешь, зачем я звоню?
- Нет.
- Что ты делаешь завтра около пяти?
- Завтра суббота? На пять часов у меня нет никаких планов.
- Я буду в Канне. Хочу повидать Эмилию, дочку доктора Пуатра. Знаешь такого? Он кардиолог.
- По-моему, его знает отец.
- В следующий понедельник Эмилию должны оперировать по поводу аппендицита, и она страшно трусит. Вот, чтобы подбодрить ее, я и приеду рассказать ей о своей операции.
- Тебя оперировали?
- Два года назад. Если ты свободен, я останусь у нее часов до пяти, и у нас еще будет время до моего отъезда.
- Ты сейчас слушаешь "Erne kleine Nachtmusik"? <"Маленькая ночная серенада" (нем) Моцарта.> - Да.
- Ты звонишь из гостиной?
- Да.
Он представил ее справа у камина, в кресле, которое она называла своим. В тот вечер, когда они с родителями ужинали у них, она поставила ему эту пластинку и удивилась, узнав, что у него есть такая же.
- Ты любишь Моцарта? Обычно мальчишки предпочитают джаз.
- Это не мешает мне любить и джаз.
Как это по-детски трогательно поставить под телефонный звонок музыку, напоминающую обоим один из эпизодов их жизни!
- Дверь в кабинет твоего отца открыта?
- Да.
- Он там?
- Заполняет формуляры для социального страхования. А мама на кухне, отдает служанке распоряжения на завтра.
Последовало молчание, но оно ничего не разрушило, поскольку не смущало. Первым, опасаясь, что их разъединили, заговорил Андре.
- Ты еще слушаешь?
- Да. Давай встретимся у морского вокзала.
- Захватишь купальник?
- Вряд ли. Я хочу просто побродить по порту. Но если ты...
- Нет. Как скажешь.
- Не возражаешь?
- Я и так купаюсь каждое утро.
- Когда же ты встаешь?
- В шесть.
Он удивился ее естественности и раскованности, хотя из соседней комнаты, дверь в которую была открыта, ее отец слышал все, что она говорит.