Кардинал Марко Бриндизи, глава сторонников жесткой линии, в частном разговоре окрестил его папой Случайным I.
Ватиканисты единодушно заявили, что ничего другого от разделенного конклава ожидать и не стоило. Пьетро Лукчези был компромиссной фигурой. Выданный новому папе мандат не давал ему права предпринимать далеко идущие инициативы. Битва за душу и сердце церкви, утверждали специалисты, отложена на будущее.
Но католические реакционеры отнеслись к избранию Лукчези без подобного благодушия. Воинственному крылу новый папа напоминал другого венецианца, неуклюжего Ронкалли, виновника всех бед, случившихся на Втором Ватиканском соборе.
После вынесения конклавом решения прошло всего несколько часов, а на веб-сайтах сторонников твердой линии уже появились грозные предупреждения и мрачные предсказания в отношении того, что принесет ближайшее будущее. Публичные заявления и проповеди Лукчези подверглись самому тщательному изучению на предмет обнаружения в них свидетельств неортодоксальности. Результаты изысканий пришлись не по вкусу реакционерам. Лукчези представляет собой проблему – таков был их вывод. За новым папой нужен глаз да глаз. Строгий контроль. Руководству курии должно позаботиться о том, чтобы венецианец не попытался выйти за рамки отведенной ему роли: быть папой-смотрителем.
Сам же Лукчези полагал, что перед церковью стоит слишком много проблем, чтобы впустую растрачивать отведенное ему время. Церковь, доставшаяся ему в наследство от Поляка, пребывала в глубоком кризисе. Ситуация, сложившаяся в Западной Европе, эпицентре католицизма, была столь опасной, что состоявшийся незадолго до конклава синод епископов пришел к неутешительному выводу: европейцы живут так, будто Христа никогда и не было. Детей крестят все меньше, венчаются в церкви все реже, а число священников сократилось настолько, что половина приходов в Западной Европе вот-вот останутся беспризорными.
Чтобы увидеть беды церкви, Лукчези достаточно было посмотреть, как обстоят дела в его собственной епархии. Семьдесят процентов из двух с половиной миллионов римских католиков с одобрением относились к разводу, контролю за рождаемостью и добрачному сексу. Менее десяти процентов регулярно посещали церковную службу. Во Франции – так называемой старшей дочери церкви – статистика выглядела еще хуже. В Северной Америке большинство католиков, не удосужившись даже прочитать папские энциклики, уже подвергали их осмеянию, и только треть их посещала службу. Семьдесят процентов всех католиков жили в странах «третьего мира», но большинство их видели священников лишь от случая к случаю. В одной только Бразилии шестьсот тысяч человек ежегодно покидали католическую церковь, чтобы присоединиться к евангелическим протестантам.
Лукчези хотел остановить кровотечение, пока еще не поздно. Он страстно желал, чтобы его возлюбленная церковь играла более значимую роль в жизни своих приверженцев, чтобы католическая паства была таковой не только формально. Но был еще один вопрос, постоянно занимавший его мысли, вопрос, не выходивший из головы с того самого момента, когда конклав избрал его папой. Почему? Почему выбор Святого Духа пал именно на него? В чем заключался тот особый дар, то неведомое знание, владение которым обусловило его приход к руководству церковью в данный исторический момент? Полагая, что знает ответ, Лукчези разработал рискованный план, который должен был до основания потрясти католическую церковь. В случае успешного гамбита задумка нового папы привела бы к революционизированию церкви; в случае неудачи ей грозила гибель.
Солнце соскользнуло за край облака, и порыв холодного мартовского ветра тронул кроны деревьев. Папа поплотнее укутался в мантию. Пройдя мимо Эфиопского колледжа, он свернул на узкую дорожку, которая привела его к серовато-коричневой стене в юго-западной части Ватикана. Папа остановился у подножия башни «Радио Ватикана», потом поднялся по каменным ступенькам и взобрался на парапет.
Перед ним в тусклом безжизненном свете лежал Рим. Взгляд понтифика ушел за Тибр, к устремленному в небо шпилю синагоги, находящейся в самом центре старого гетто. В 1555 году папа Павел IV, имя которого взял Лукчези, согнал римских евреев в гетто и заставил их носить желтую звезду в знак отличия от христиан. Люди, оплачивавшие строительство синагоги, поставили условие: сделать так, чтобы ее было видно из Ватикана. Они как бы говорили: «Мы тоже здесь. Вообще-то мы пришли сюда задолго до вас».
Пьетро Лукчези эта старая синагога напоминала и о кое-чем еще. О вероломстве и предательстве. О постыдной тайне. Она обращалась непосредственно к нему, шептала ему в ухо. Она не давала покоя.
Папа услышал за спиной шаги, четкие, размеренные, как будто опытный плотник заколачивал гвозди. Он обернулся и увидел человека, идущего по дорожке вдоль стены. Высокий и сухощавый, черноволосый, в черном церковном облачении – прямая вертикальная линия, проведенная тушью. Отец Луиджи Донати, личный секретарь папы.
Донати служил Лукчези более двадцати лет. В Венеции его называли il doge – дож – из-за готовности безжалостно применять данную власть и пользоваться любыми средствами, если это отвечало интересам или потребностям хозяина. Прозвище сохранилось за ним и в Ватикане. Донати не возражал. Он следовал принципам итальянского философа по имени Макиавелли, который утверждал, что для князя лучше, если его боятся, чем любят.
Каждому папе нужен свой сукин сын, считал Донати, суровый человек в черном, готовый, если понадобится, пустить в ход кнут или стул, чтобы подчинить курию папской воле. Эта роль была ему по вкусу, и играл он ее с плохо скрываемым удовольствием.
Донати подошел ближе к парапету, и папа, заметив хмуро сдвинутые брови своего секретаря, понял – что-то случилось. Он снова повернулся к реке. Как обычно, il doge не стал тратить время на любезности или пустую болтовню. Наклонившись к самому уху папы, он негромко сообщил о том, что в Мюнхене, в своей квартире, обнаружен убитым профессор Бенджамин Штерн. Папа закрыл глаза и низко опустил голову, потом протянул руку и крепко сжал локоть секретаря.
– Как? – спросил он. – Как они его убили?
Услышав подробности случившегося, папа покачнулся и еще крепче ухватился за руку Донати.
– Боже Всемогущий, даруй нам прощение за содеянное.
Он заглянул в глаза своему верному помощнику, но обнаружил там спокойствие, ум и решительность. Это приободрило его.
– Боюсь, Луиджи, мы очень недооценили наших врагов. Они намного страшнее, чем мы думали, а их жестокость и подлость не знают границ. Чтобы скрыть свои грязные тайны, эти люди не остановятся ни перед чем.
– Вы правы, ваше святейшество, – хмуро сказал Донати. – Думаю, нам нужно действовать дальше, исходя из допущения, что они, возможно, захотят убить даже папу.
Убить папу?
Пьетро Лукчези с трудом мог представить, что такое возможно, но при этом понимал – его секретарь не преувеличивает. Церковь поражена раком. В период долгого правления Поляка с болезнью никто не боролся. Теперь она дала метастазы и угрожала жизни того самого организма, в котором обосновалась. Заразу следовало удалить. Для спасения пациента требовалось принять крайние меры.
Папа отвернулся от Донати и снова посмотрел на возвышающийся над рекой купол синагоги.
– Боюсь, кроме меня, этого никто не сделает.
Отец Донати ободряюще положил руку на плечо папы.
– Только вы можете сочинить слова, ваше святейшество. Остальное предоставьте мне.
Секретарь повернулся и сошел с парапета, оставив папу одного. Звук его удаляющихся шагов – резкий, жесткий, сухой – вызвал у Лукчези ассоциацию со стуком молотка плотника, заколачивающего крышку гроба.