– Только вы можете сочинить слова, ваше святейшество. Остальное предоставьте мне.
Секретарь повернулся и сошел с парапета, оставив папу одного. Звук его удаляющихся шагов – резкий, жесткий, сухой – вызвал у Лукчези ассоциацию со стуком молотка плотника, заколачивающего крышку гроба.
3
Венеция
Ночью прошел дождь, и площадь Святого Захарии затопило. Реставратор стоял на ступеньках церкви, словно выбравшийся на берег матрос с потерпевшего крушение корабля. Старый священник, появившийся из тумана на середине площади, приподнял полы черной сутаны, под которыми обнаружились высокие, до колена, резиновые сапоги.
– Сегодня у нас, Марио, прямо-таки море Галилейское, – заметил он, выуживая из кармана тяжелую связку ключей. – Жаль, что Иисус не даровал нам способности ходить по воде. Тогда наводнение в Венеции не было бы такой проблемой.
Массивная деревянная дверь с глухим стоном отворилась. Неф оставался погруженным во тьму. Священник щелкнул выключателем и снова вышел на затопленную площадь, задержавшись ровно настолько, чтобы окунуть пальцы в святую воду и осенить внутреннее пространство знаком креста.
Подмостки были затянуты пологом. Реставратор поднялся на платформу и включил лампу дневного света. Святая Дева предстала перед ним в соблазнительном сиянии. Большую часть зимы реставратор провел здесь, полностью отдавшись захватившему его проекту – восстановлению ее лица. Иногда она даже приходила к нему во сне, пробиралась в постель и умоляла излечить ее от язв.
Он включил небольшой переносной обогреватель – утренний воздух был слишком свежим и сырым – и налил из термоса чашку горячего черного кофе. Достаточно, чтобы взбодриться, но не настолько много, чтобы дрожали руки. Потом приготовил палитру, смешав сухие краски в крошечной чашке и добавив туда немного растворителя. Покончив с подготовительной работой, реставратор опустил на глаз увеличительное стекло и приступил к делу.
Около часа церковь оставалась целиком в его распоряжении. Потом начали подходить остальные. Скрытый занавесом, реставратор узнавал каждого по звуку шагов. Тяжелая поступь – это Франческо Тьеполо, руководитель всего проекта реставрации церкви Святого Захарии; легкие, быстрые шажки – искусительница Адриана Дзинетти, известная своей работой по очистке алтарей; осторожная шаркающая походка – Антонио Полити, силач с увесистыми кулаками и распространитель злобных слухов и откровенного вранья.
Для них, прочих членов команды, занятой в церкви Святого Захарии, реставратор оставался в своем роде загадкой. По его настоянию платформа и алтарь все время были завешаны пологом. Франческо Тьеполо несколько раз обращался к нему с просьбой снять занавес, чтобы за его работой могли понаблюдать и туристы, и печально известные своим цинизмом сливки венецианского общества.
– Марио, Венеция желает видеть, что ты делаешь с Беллини. Венеции не нужны сюрпризы, она их не любит.
В конце концов реставратор неохотно уступил и на протяжении двух коротких январских дней работал на виду у туристов и своих товарищей. Эксперимент закончился, когда в церковь с неожиданным инспекционным визитом нагрянул монсеньор Моретти, священник местного прихода. Взглянув на шедевр Беллини и увидев, что у Мадонны нет половины лица, он пал на колени и разразился истерической молитвой. Полог вернули на место, и Франческо Тьеполо никогда больше и не заикался о том, чтобы убрать его снова.
Прочие члены бригады находили в присутствии занавеса огромный метафорический смысл. Зачем человеку идти на такие крайности, чтобы спрятать себя от посторонних глаз? Почему он так упорно держится в стороне от товарищей? Почему неоднократно отказывался от приглашений к ленчу, предложений вместе пообедать или отдохнуть в субботу в «Баре Гарри»? Он даже не согласился присутствовать на приеме, устроенном в Академии «Обществом друзей церкви Святого Захарии». Картина Беллини считалась одной из самых ценных во всей Венеции, и его нежелание уделить несколько минут щедрым американским спонсорам, без помощи которых реставрация была бы невозможна, едва не стало причиной скандала.
Даже Адриане Дзинетти не удалось проникнуть за полог. Это обстоятельство породило массу спекуляций относительно гомосексуальных пристрастий реставратора. В бригаде царил дух свободы, и гомосексуальность не считалась грехом, так что популярность Марио среди части его коллег временно даже возросла. Однако от этой теории пришлось отказаться однажды вечером, когда у выхода из церкви реставратора встретила ошеломляюще красивая женщина. У нее были широкие скулы, бледная кожа, зеленые кошачьи глаза и подбородок в форме капельки. Адриана Дзинетти заметила и широкий шрам на левой руке.
– Она – его другой проект, – мрачно констатировала Адриана, провожая взглядом исчезнувшую в сумраке венецианской ночи парочку. – Вероятно, наш друг предпочитает попорченных женщин.
Он называл себя Марио Дельвеккио, хотя в его итальянском, практически безупречном, ощущался едва заметный, но явственный акцент. Сам Марио объяснял это тем, что рос и воспитывался за границей, а в Италии жил недолго. До кого-то дошли слухи, будто бы он учился мастерству у легендарного Умберто Конти. Еще кто-то слышал, что Конти якобы назвал его руки самыми одаренными из всех, которые он когда-либо видел.
Завистливый Антонио Полити стал причиной следующей волны слухов, взбудораживших сплоченный коллектив «бригады Захарии». Антонио раздражала и порой даже приводила в бешенство неспешная манера, в которой работал его коллега. За то время, которое понадобилось великому Марио Дельвеккио, чтобы восстановить половину лика Мадонны, он, Антонио, успел очистить и отреставрировать с полдюжины картин. Тот факт, что все они не шли ни в какое сравнение с творением Беллини, только усиливал его злобу.
– Сам Беллини написал ее меньше чем за один день, – указывал Антонио руководителю проекта. – У этого парня на то же самое ушла вся зима. И что он постоянно бегает в галерею Академии? Якобы взглянуть на другие работы. Скажите, пусть заканчивает. Иначе мы проторчим тут десять лет!
Неудивительно, что именно Антонио раскопал одну прямо-таки невероятную историю, которой и поделился с товарищами во время общего обеда одним снежным февральским вечером. Они сидели в заведении, называвшемся – весьма символично – траттория «Мадонна».
По словам Антонио, лет десять назад венские власти затеяли большие реставрационные работы в соборе Святого Стефана. В группу художников входил и некий итальянец по имени Марио.
– Наш Марио? – уточнила Адриана, поднося к губам бокал.
– Конечно, кто же еще. То же высокомерие. Та же черепашья медлительность.
Источник, поделившийся информацией с Антонио, рассказал, что однажды вышеупомянутый реставратор бесследно исчез, растворился в ночи. Причем, что любопытно, той самой ночи, когда в старом еврейском квартале взлетел на воздух начиненный взрывчаткой автомобиль.
– И что ты обо всем этом думаешь?
Адриана посмотрела на Антонио через рубиновую жидкость. Полити помедлил для пущего драматического эффекта, подцепил вилкой жареной поленты и, держа ее, как скипетр, картинно вздохнул.
– А разве это не очевидно? Наш приятель – террорист. Из «Красных бригад».
– А может, он даже Усама бен Ладен?
Все так развеселились, что их едва не попросили покинуть ресторан. Теориям Антонио Полити уже никто не верил, хотя лично он остался при своих подозрениях, в глубине души надеясь, что тихий Марио повторит венское представление и бесследно исчезнет. И тогда он, Антонио Полити, взберется на леса, закончит реставрацию шедевра Беллини и восстановит собственную репутацию.
В то утро работалось хорошо, и время летело незаметно. Взглянув на часы, реставратор с удивлением обнаружил, что уже половина двенадцатого. Он сел на краю платформы, налил еще кофе и посмотрел на то, над чем работал. Созданный Беллини в период расцвета его творческих сил, этот алтарь признавался историками первым из великих алтарей шестнадцатого века. На него можно было смотреть сколь угодно долго. Реставратор восхищался тем, как мастерски Беллини использовал пространство и свет; как добился поразительного эффекта, благодаря которому взгляд зрителя как бы проникал в глубину; как скульптурно выразил благородство Мадонны, ребенка и окружавших их святых. Картина великого благоговения. Даже сейчас, после нескольких долгих и утомительных утренних часов, он ощущал исходящие от нее покой и умиротворение.