Подняв глаза, она замечает меня и дарит рассеянную улыбку. Я не принимаю это на свой счет. Должно быть на нее навалилась куча дел.
— Привет, — говорю я и наклоняюсь, чтобы поцеловать ее. Откинув голову назад, она сначала с готовностью отвечает на мой поцелуй, но в следующую секунду отстраняется. Теперь я уже всерьез озадачен, так что выпрямляюсь и хмурю брови.
— Ты опоздал, — замечает она, доедая свой сэндвич. — Я уже почти закончила.
Решив сделать вид, что я не заметил ее более чем прохладное приветствие, плюхаюсь на скамейку.
— Еще чуть-чуть и я бы вообще не появился. Кого-то угораздило поставить лишний ноль в расчетах, и теперь Хаммер готов срать кирпичами.
Она смотрит на меня, вытаращив глаза.
— В кои-то веки он в ярости по уважительной причине.
— Ага, — сухо отвечаю я, вытаскивая из пакета завернутый в бумагу сэндвич, — с остальными 99,99% вспышек его гнева даже не сравнить.
Это вызывает у нее искреннюю улыбку.
— Синди, почему у меня на столе гелевые ручки? — говорит она, пародируя хриплый голос Хаммера. — Разве я не говорил тебе, что пользуюсь только шариковыми?
Развернув бутерброд, я тоже включаюсь в игру. — Черт возьми, Синди! Гелевыми ручками пользуются только девочки — подростки, чтобы накалякать в дневнике, как у них начались месячные и что им ужасно хочется потерять девственность с Джастином Бибером!
Пейдж хихикает, прежде чем положить в рот последний кусочек своего обеда, а я только принимаюсь за свой, понимая, что чертовски голоден только тогда, когда впиваюсь зубами в сэндвич.
Моя жена отпивает из бутылки с водой.
— Откуда ему известно, кто такой Джастин Бибер?
Я занят своим ланчем, так что просто пожимаю плечами.
— У него внучки подходящего возраста, может он находит время на общение с ними? — Положив ногу на ногу, я искоса смотрю на нее и добавляю: — Он искренне любит своих детей и внуков. За это можно простить многое.
Улыбка гаснет на ее лице, и она быстро отворачивается, глядя на лужайку, где парни без устали гоняют футбольный мяч.
Какого черта? Что я такого сказал? Да, она презирает Хаммера, и ее нельзя в этом винить. И так же, она никак не может понять, почему я все еще работаю на него. Но в этом-то и разница между нами. Ее амбиции, в отличие от моих, имеют границы. И, выходя за меня замуж, она знала об этом и была не против.
Так что для такой реакции должна быть другая причина.
— Ты в порядке? — мягко спрашиваю я.
— Нет. Не совсем. — ее голос звучит надтреснуто. Она, не переставая теребит в руках скомканную обертку. — Сегодня утром я ходила к врачу.
Желудок болезненно сжимается и меня охватывает дрожь.
Это рак.
Конечно, что еще первым может прийти в голову? Среди болезней это самое страшное, что только может случиться.
Тяжело сглотнув, я опускаю сжатый в руке сэндвич.
— К какому еще врачу? — я слышу свой голос будто издалека, он звучит сдавленно и хрипло. — По какому поводу?
Глядя на то, как побледнело ее лицо и опустились уголки рта, в моей голове начали с бешеной скоростью рождаться вопросы. Почему она не сказала, что идет к врачу? По этой причине она так внезапно пригласила меня пообедать в парк? Она собралась сообщить мне здесь ужасную новость? Что, черт возьми, я буду делать, если она умрет? Как я буду жить дальше? Неужели я стану вдовцом и отцом—одиночкой?
Нет…
— Господи, блять!
Я не могу жить без нее.
Кажется, все, что я только что съел, сейчас попросится наружу. Я прикрываю глаза, борясь с приступом тошноты.
— Я не больна, — твердым голосом говорит она.
Можно выдохнуть… После этих слов должно наступить облегчение. Но почему тогда я гляжу в ее глаза, полные страдания, и у меня мурашки бегут от страха, от ожидания того, что она хочет мне рассказать.
— Я беременна, — говорит она. — Снова.
— Что? — хлопая глазами, выпаливаю я. — Как?
Мой разум пустеет, и я не могу закончить мысль. Как она может быть беременна? В этом нет никакого смысла. Здесь какая-то ошибка.
— Но мне сделали вазэктомию, — замечаю я, не терпящим возражения голосом.
— Должно быть, она не удалась. — она кривит губы, пытаясь не расплакаться.
Я отрицательно качаю головой. Потому что, нет, быть такого не может.
— Потом я сделал тест. Он был отрицательным. Я хорошо это помню.