Почему мне вспомнился этот профессор? Неужели он стоит того, чтобы о нем вспоминать в последние минуты своего существования? Не знаю. Я так и не смог выработать для себя устойчивых эталонов определения значимости. Осознал лишь следующее — то, что сегодня кажется мелким и незначительным, завтра может осмыслиться иначе.
Я счастлив от сознания того, что ни мысли мои, ни опыт не пропадут. Мой центральный анализатор, блоки памяти пойдут на изучение в Инканский информационный центр. Мои жизненные воззрения, принципы будут использованы следующими поколениями.
Чувствую, как из пористой основы, на которой лежу, просачивается прохладная жидкость. Через некоторое время я буду лишен эпителиального покрытия и вместе с ним привычного облика. Представляю, как поднимется гофрированными аркадами респираторный блок; как зашевелится змеей длинная извилистая трубка моего энзимного тракта.
А в мыслях почему-то возник образ старой женщины, которую встретил однажды на Земле. Лицо ее, весь облик представляются такими значимыми, что непременно хочу передать его в наследие другому, кто будет жить после меня. Женщина стояла посреди небольшой площади провинциального земного космопорта и держала в руках корзину спелого винограда. Она взглядом отыскивала детей и просила угощаться. «Берите, детки, берите. Он чистый. Я его вымыла». На янтарных гроздьях сверкали большие водяные капли.
Женщина была очень старой. Я понял, что она пережила последнюю земную войну.
«Когда наши отступали, подошел ко мне один, кряжистый такой, и сказал: «Вот возвратимся, снова все будет по-нашему. Берегите, люди, все, что остается». Сели на гравитоны и полетели. А мы берегли. Кто теперь умеет работать? Думаете, за вас киберы все сделают? А сами по себе? Я когда-то по два куля носила ежедневно да молола одна. И все людям отдавала. Крала для людей у клятых ворогов. Сама отруби ела. И доченька меньшенькая со мною жила. Берите, детки, виноград… Он чистенький…
Вот говорят все — не в своем уме я. А сыночка моего… О-о-о! Ну если б на фронте, а то дома убили. О-о-о-о, не прощу им и мизинчика сыновьего.»
А потом запела что-то древнее, совсем не ведомое мне, про коня и дорогу тоненьким голоском.
Воспоминание это настолько четко, как видеозапись.
Думается: люди порой бывают настолько равнодушными, что не желают понять, казалось бы, элементарнейшего, не хотят не то что разделить чужое горе, просто посочувствовать ему. Я тогда подошел к женщине. Ничего не говорил ей, стоял и слушал. Она долго смотрела на меня, потом сказала тихо: «Благодарю».
А еще вспоминаю Армиляра, биокибера с десятого земного гидроселектора. Его демонтировали только за то, что он сказал: «Дурацкая работа!» Армиляр семнадцать суток не выходил из пультовой селектора. Предупреждал взрыв неисправного реактора. Он был прекрасным специалистом, но стоило ему назвать работу дурацкой, как люди заподозрили серьезные нарушения в его центральном анализаторе. Армиляру требовалось одно — всего лишь отдохнуть. А может, ему никто не сказал простого «спасибо» за семнадцать суток адской работы. Подробностей я не знаю. Тогда были тяжкие времена для биокиберов. Считалось — проще демонтировать.
Когда я работал в Инканском центре проблем долголетия, подвизался там некто Франтишек Зинь — профессор, немолодой уже научный работник, совершенно не способный достичь высот славы, о которой он всю жизнь страстно мечтал. Вся его деятельность воспринимается мною сейчас как абсолютно патологическая, но большинству окружающих казалось, что поведение его не выходило за границы нормальной, модели поведения научного исследователя. Так вот, как-то профессор Зинь объявил о запланированной им операции биокибернетического протезирования печени. Я не верил в его способности. Он был типичным неудачником. И, как все неудачники, не умел выбрать ни подходящего момента, ни посильного объекта для осуществления задуманного.
К тому времени категорически запрещалось даже ставить вопрос о биокибернетическом протезировании без подтверждения десятью специалистами полного исчерпания жизнеспособности структур естественного органа. Профессор Зинь решил сам создать для себя благоприятную возможность. Он предложил оперировать сына рабочего Инканского комбината биопокрытий. Родители мальчика слепо верили в достижения науки и дали согласие на любую операцию. Не хочу вспоминать подробности, хотя они известны мне. Ведь мне осталось существовать так мало… Если бы профессор ставил себе цель помочь человеку, я без колебаний подошел бы к нему и выложил все свои соображения. Но профессора интересовала только слава. И каждое слово моего совета звучало бы обвинением. Поразмыслив, что и сам я могу ошибаться, убедил себя, что, пожалуй, пришла пора широкого биокибернетического протезирования, а операция Зиня просто ускорит общий процесс. Что будет плохого, думалось, если профессор Франтишек Зинь сделает операцию, необходимость которой сомнительна по современным критериям? А каковыми будут критерии послезавтрашние? Так и думал.