— Да, — тихо сказала Стелла, и ее глаза полыхнули гневом. — Ты знаешь, как я хочу добраться до этого человека? Нет, ты даже не можешь представить себе этого, Бен.
— Ну, и что ты теперь собираешься делать?
— Я ждала шестнадцать лет, пока этот засранец попался, — разъяренно выпалила Стелла. — Я хочу, чтобы теперь он заплатил за все, что сделал со мной. Ты хочешь знать, что я собираюсь делать? Я намерена пригвоздить его поганую задницу к стене. — Стелла судорожно сжала кулаки. — Но не только этого. Я хочу насладиться каждой минутой этой казни.
Все присутствовавшие, до этого весело смявшиеся, неожиданно замолчали. До сегодняшнего дня никто из них, кроме, разумеется, Гроумана, не знал о существовании безобразного шрама на лице Стеллы. Она всегда тщательно скрывала его под копной густых волос, спадавших на правую щеку.
В этот момент в комнату вошла Бренда и удивленно огляделась.
— Может быть, я что-нибудь пропустила? — с неподдельным изумлением спросила она. — Может быть, здесь кто-то умер? Послушайте, ребята, до сих пор я думала, что у нас здесь вечеринка…
Стелла смотрела перед собой, ничего, в сущности, не замечая. Ее губы были плотно сжаты, а сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Осознав, наконец, что все внимательно следят за ней, не скрывая интереса, она покраснела от смущения.
Сэм быстро поднялся и придвинул стул к столу.
— Пойдем, Стелла, — сказал он, положив руку ей на плечо и слегка подтолкнув к двери. Она вся дрожала, и он не мог не замечать это. — Я отвезу тебя домой. Пойдем отсюда.
Глава 2
Офис окружного прокурора находился на улице Фаннин в центральной части Хьюстона. В десятиэтажном здании из коричневого кирпича трудились более двух сотен работников прокуратуры, да еще бесчисленное множество мелких клерков. Пожилой мужчина в сером костюме из полиэстера, в отменно начищенных черных туфлях и большой серой шляпе подошел к стеклянной двери здания, но, прежде чем войти, отступил немного в сторону, чтобы пропустить женщину, мужчину и двух маленьких детишек. Вслед за ними он вошел сам и повел их по огромному холлу к открытому лифту. Поднявшись на девятый этаж, вся компания направилась в глубь длинного коридора. Неожиданно маленькая девочка заплакала, и женщине пришлось взять ее на руки.
— Я очень сожалею, мадам, — сказал детектив Карл Уинтерс, повернувшись к женщине, — но вам придется подождать здесь. — Он остановился у двери комнаты для допросов. — В конце коридора есть несколько торговых автоматов. Вы можете пройти туда, если хотите чего-нибудь выпить или купить детям немного конфет.
Женщина взяла за руку старшего ребенка и тяжело опустилась на скамью, продолжая держать малышку на руках. Она крепко прижимала маленькую девочку к груди.
— Все нормально, — сказала она. — Как долго он там пробудет?
— Не думаю, что он особенно задержится, — ответил детектив, пальцем сдвинув на затылок широкополую шляпу.
Шестидесятилетний Карл Уинтерс давно мог бы отправиться на пенсию, но он слишком долго прослужил в полиции и не представлял себе жизни без этой работы. Его жена умерла несколько лет назад, и на горизонте пока не было ни одной женщины, с которой он решился бы связать судьбу. Все лицо его испещряли мелкие морщинки, в маленьких глазах светилась хитрость. И прежде довольно тучное, его тело стало еще более полным за последние годы. Огромный живот, казалось, вот-вот разорвет застегнутый на последнюю дырку брючный ремень.
Да, он не видел никакого смысла в уходе на пенсию. Чем он смог бы заниматься, оставив любимую работу? Когда один из самых близких его друзей проглотил пулю от револьвера всего через три месяца после того, как сдал значок полицейского, Уинтерс окончательно решил продолжать работать до тех пор, пока не окочурится в своем служебном автомобиле или пока какой-нибудь подонок не напичкает его свинцом. Ему нравилось то волнение, которое каждый день вызывала работа полицейского, нравились связанные с ней неожиданности и острые ощущения, щекочущая нервы опасность. Ему также доставляло удовольствие расхаживать повсюду с полицейским значком в кармане и с тяжелым кольтом на бедре. Это давало ему ощущение власти и вызывало уважение окружающих. Он знал, что многие посмеиваются над ним из-за широкополой ковбойской шляпы, но ему было чихать на все, что о нем говорили другие. Его волосы изрядно поредели за последние годы, и ему нравилось то чувство, которое он испытывал, надевая каждое утро свою шляпу. Это было для него чем-то вроде удара колокола, извещавшего о том, что боксер-профессионал вот-вот появится на ринге.