Там, где на первый план выступают психология и личные качества главных действующих лиц исторической сцены, для историка начинается мир загадок. Прежде всего это касается психологии диктаторов, заполучивших безусловное право повелевать своими народами, в том числе и право действовать вопреки фактам и логике. И в этом проявлялась отнюдь не только их слабость, потому что основные успехи Гитлера и Сталина связаны с тем, что они часто действовали вопреки очевидности и побеждали. Побеждали, используя кажущуюся нелогичность как таран, шокируя противника нетривиальностью поступков.
22 июня 1941 г. столкнулись две политические воли с довольно сходными стратегическими установками. Обе стороны исповедовали идеологию насилия. Обе рассматривали свои идеологии как мессианские, призванные кардинально изменить мир на предстоящие века (один мечтал создать расовую суперимперию, другой классовую сверхдержаву). Оба лидера-диктатора, считая себя вождями своих стран, в перспективе видели себя вождями мира. Оба считали войну неизбежной и, отдавая необходимую дань мирной фразеологии, целеустремленно готовили свои государства к решающей схватке за общеевропейскую гегемонию.
О том, как Гитлер вел Германию к войне, написано много исследований. О том, как вел страну к войне Сталин, написано очень мало, а написанное оставляет пока множество неразгаданных тайн. Начало было положено нашумевшими аналитическими работами В. Суворова ("Ледокол", "День "М""), в которых известные исторические факты рассматривались с совершенно неожиданной стороны. Дискуссия о выдвинутой в этих книгах концепции и трактовке приведенного массива фактов серьезно стимулировала историческую мысль 90-х гг. Однако осмысление происшедших событий далеко не закончено. Немало написано о роли Сталина в качестве Верховного Главнокомандующего, но ясности это отнюдь не прибавило. Кто он - человек, спасший своим гением и волей государство от поражения и народ от порабощения, или человек, ввергший страну в пучину бед, из которых она титаническим напряжением национальных сил едва сумела выкарабкаться, чтобы потом, сорок лет спустя, из-за сталинского наследства в виде тоталитарно-бюрократической системы, проиграть окончательно?
Тема эта многоаспектна и не исчерпывается только личностью диктатора. Субъективный фактор формируется и действует в определенных социально-экономических, политических и исторических условиях, совокупность которых можно было бы назвать судьбой страны и нации. Победы фашизма в Германии не было бы, не будь Первой мировой войны. Войны могло бы не быть, не отторгни Германия у Франции Эльзас и Лотарингию. (Ведь удалось же Бисмарку наладить мирные, а затем и союзнические отношения с Австро-Венгрией. По тому же пути пошли США после разгрома Японии и Германии.) Примерно такую же объективно обусловленную цепочку можно выстроить и в отношении России. Однако историю невозможно переиграть, цепь событий определяет будущие трагические последствия, и все это можно назвать исторической судьбой данного народа. С точки зрения количественного анализа соотношения сил накануне 22 июня 1941 г. летней катастрофы Красной Армии можно было избежать. Но с другой точки зрения, рассматривая исторические судьбы страны через призму войн 1904-1905 гг. и 1914-1917 гг., трагедия 1941 г. может выглядеть закономерной и почти неотвратимой. Такая двойственность чрезвычайно затрудняет аналитическую работу историка, хотя и побуждает его к более разностороннему и внимательному осмыслению прошлого. Ведь прошлое есть начало той цепочки событий, что, надвигаясь с неотвратимостью рока, нависает над будущим, служа детонатором новых драм. Будущее складывается из прошлого - эта аксиома заставляет вновь обращаться к теням ушедшего так, как будто это уходящее настоящее.
Глава 1. Война и мир по Сталину
Политика мира как пролог к войне
В том, что фашистской Германии и социалистическому Советскому Союзу придется воевать, похоже, ни Гитлер, ни Сталин не сомневались. Партийное руководство во главе со Сталиным в 30-е гг. целеустремленно готовилось к войне исходя из ленинского определения современной эпохи как переходной от капитализма к социализму, эпохи войн и революций. Поэтому ответ на вопрос воевать или не воевать, находясь "во враждебном капиталистическом окружении", был для большевистских верхов однозначным. Проблема заключалась в другом: когда, с кем в первую очередь и какими силами?
Несколько десятилетий советская историография преподносила советско-германский пакт 1939 г. как исключительно миролюбивую меру, призванную отсрочить войну с Германией, чтобы лучше подготовиться к отражению возможной агрессии с ее стороны. Искусственность такой трактовки договора всегда была очевидной. Во-первых, в августе 1939 г. у Германии не было общей границы с Советским Союзом, и потому напасть на СССР она не могла. Во-вторых, Красная Армия в 1939 г. значительно превосходила вермахт во всех видах вооружений, особенно в танках и артиллерии. Германская армия не имела боевого опыта и располагала скудными запасами сырья и военных материалов. Лишь скоротечность военных кампаний 1939-1940 гг., не поставила вермахт под угрозу снарядного голода, как это было с русской армией в 1915 г. Германия могла планировать успешный блицкриг с Россией, только усилившись за счет разбитых противников.
Для чего же Сталину был нужен договор с Германией? Опубликование секретных протоколов, где в духе классической тайной дипломатии, так осуждаемой некогда большевиками, фиксировался раздел сфер влияния, достигнутый на переговорах в Москве между Риббентропом и Сталиным, дало документальную основу тому, к чему можно было прийти путем логических рассуждений. Сталин, вопреки утверждениям советской историографии, как раз был заинтересован в начале войны в Европе. И не только потому, что в этом случае получал свободу действий в отношении Финляндии, Прибалтики и т. д. Как правоверный марксист и большевик, Сталин считал капиталистические страны главной опасностью для своей власти, и эту опасность требовалось устранить. Но как прагматик Сталин понимал, что на спонтанную европейскую пролетарскую революцию рассчитывать бесполезно, ведь даже экономический кризис 1929-1933 гг. не раскачал рабочий класс. Зато война, подобная Первой мировой, могла истощить капиталистические государства, и тогда он, Сталин, во главе Красной Армии мог войти в Европу на "белом коне". Естественно, не вина Сталина, что надежды на длительную войну на истощение не оправдались. Новая германская военная машина сумела в 1939-1940 гг., в отличие от 1914 г., реализовать концепцию блицкрига.
Каковы были дальнейшие планы Сталина с учетом изменений, происходящих в Европе? Собирался ли он отдавать приказ Красной Армии начать войну в 1941 г.? Этот вопрос остается открытым, хотя политической логике тех лет данное предположение не противоречит, а от массива фактов, собранных и систематизированных В. Суворовым, отмахнуться невозможно. Единственный серьезный недостаток его работ - это отстаивание точных сроков начала "освободительного похода" Красной Армии. Сроки, как известно, зависят от многих случайных факторов. Гитлер, например, неоднократно переносил даты своих ударов. Когда бывшие советские историки дискутировали с В. Суворовым, они лукаво заменяли спор о сущности выводов спором о частностях, доказывая, что Сталин не намеревался отдавать приказ о выступлении в июле 1941 г. Ну а могло такое произойти в августе или сентябре 1941 г.? Спорить необходимо не столько о сроках, сколько о самой возможности такого выступления.
Наступательные цели Красной Армии подтверждает и ее крайне неудачное для обороны оперативное построение в приграничной полосе. Например, большая часть лучших войск в Белоруссии (в частности, три механизированных корпуса из пяти) оказалась втиснутой в Белостокский выступ. И даже когда штабная игра в январе 1941 г. показала возможность их окружения (войска "синих" под командованием Г.К. Жукова взяли в клещи армии "красных", возглавляемые Д.Г. Павловым), никаких выводов о необходимости передислокации сил сделано не было.