Основным продавцом квасцов был конечно Пий II, контракты государственного уровня по нашему договору шли только через него, но и остальные не отставали, присылая своих эмиссаров, когда нужно было заключить небольшие по общему объёму, но крайне выгодные для политического влияния сделки. Я никому не отказывал, поскольку дни владения рудником передо мной просто тикали, отбивая срок, когда весь этот золотой поток остановится, поскольку, познакомившись лично с кардиналом Пьетро Барбо, то есть будущим папой, а также глубже заглянув в историю его правления, сильно ограниченному Коллегией кардиналов, я на подсознательном уровне уже смирился с потерей Тольфского рудника после смерти Пия II. Рассчитывая только на своё производство, да и на Неаполитанские рудники, которые могли ещё долго давать мне руду, а чтобы Ферранте не начал взбрыкивать, я сейчас и направлялся в Геную, чтобы решить целых три свои проблемы, с помощью умирающей республики, находившейся сейчас под властью французов, и разрываемая к тому же изнутри внутренними противоречиями.
Там существовало на текущий момент целых три партии, которые боролись за власть: про-французская, по главе семьёй Фиески, про-миланская во главе с семьёй Адорно и про-арагонская во главе с семьями Фрегоза и Дориа.
И вот в эту банку с ядовитыми пауками я и собирался прыгнуть с разбегу, чтобы половить рыбку в мутной воде.
Прибытие сразу четырёх кораблей с арагонскими флагами не осталось незамеченным, но поскольку я не собирался привлекать к своему прибытию большого внимания, то никаких эпатажных взбрыков я не планировал, деньги в больших количествах не тратил, тихо и скромно снял сдающийся дом недалеко от порта, а для четырёх команд кораблей снял несколько домов поблизости, чтобы получилось кольцо охраны вокруг меня.
Поскольку часть команд всегда была на кораблях, то можно было не волноваться за их сохранность, а первый же выход в город подтвердил мои опасения, что Генуя была сейчас словно бочка с порохом, в любой момент готовая взлететь на воздух.
Самостоятельная передача республики под власть французов год назад, с надеждами, что те вернут Генуе былое величие, разбилось об айсберг реальности. Французы увеличили налоги, можно сказать задрали их в три раза по сравнению с тем, что было до этого и сейчас было очень опасно показываться во французской одежде на улицах города. С одного из окон тебя легко могли облить помоями, если не чем-то по вонючие.
Я же в своих флорентийских одеждах смотрелся здесь так пёстро и ярко, что люди просто удивлённо останавливались, смотря на мою повозку, а также молчаливых швейцарцев, которые меня сопровождали. Так, благодаря моде, перепутать меня с французом мог только слепой и вонючие подарки на крышу повозки мне, к счастью, не прилетали.
Сам город после моего прошлого приезда, стал ещё более неухоженным, грязным и серым. Грустные горожане, опустив головы быстро старались проходить по улицам, где было слишком много вооружённых людей, которые задирали друг друга при малейшем недовольстве, так что я прямо физически ощущал, как Генуя задыхается от внутренней и внешней вражды. Как раз то, что мне и было нужно.
Вскоре моя повозка остановилась у главного генуэзского собора Святого Лаврентия, где в этот момент происходила месса, к которой я и присоединился, ловя на себе массу косых взглядов, поскольку был тут серой вороной, или точнее ярким попугаем. Швейцарцы хоть и оставили оружие с теми, кто остался охранять повозку, но от этого менее воинственными не стали и их цветастые сюрко с кольчугами и шлемами сильно выбивались из общего фона простых мирских одежд остальным молящихся.
Наклонив голову и сложив руки, я стал молиться, как и все, а когда месса закончилась, и стали обносить прихожан подносом, куда люди жертвовали кто, что мог, я дождался, когда напротив меня остановится послушник с серебряным подносом, на котором лежало скромное количество монет и сделал знак Хансу. Который, не моргнув глазом достал большой кожаный мешок и открыв его, стал сыпать золотые флорины на поднос с таким звоном, что повернулись на этот звук вообще все. Лицо послушника стало краснеть от натуги, поскольку становилось тяжело держать поднос, поэтому к нему кинулись ещё двое, которые удержали блюдо от падения.