Теперь в просторной квартире было тихо, только изредка надсадно кашляла мать, часто болевшая в последние годы. Алла Кирилловна и не заметила, когда установилась эта уже привычная тишина. Просто Аванесова перевели в Москву, в министерство, связи с преподавателями нарушились, когда Игорь Владимирович принял проектно-исследовательский институт. Да и не институт тогда это был, а просто старая ремонтная мастерская, в которую свезли те допотопные приборы, которые были у Игоря Владимировича с факультетской лаборатории. Институт рос медленно и трудно, Алла Кирилловна первый год сама была и толкачом, и стройконтролером, спорила с подрядчиками, добивалась у проектировщиков изменений планировок, потому что за время строительства корпусов кое-что из запланированного оборудования перестали уже выпускать, а новое требовало иных помещений. — Суматошное было время, нервное, но вспоминалось с теплотой. Потому что на ее глазах строились эти тяжеловатые, силикатного кирпича здания, на ее глазах в еще не оштукатуренных лабораториях бетонировали фундаменты и устанавливали стенды и приборы, стеклили огромные окна, настилали линолеум и красили двери. Этот проектно-исследовательский институт был как бы частью ее жизни: для того чтобы он предстал в теперешнем виде, пришлось потратить несколько лет, может быть, лучших лет Аллы Кирилловны, и не только ее.
Правда, было их тогда совсем немного, всего четверо младших научных сотрудников и директор. И, конечно, Игорь Владимирович потрудился больше всех… Может быть, в те дни Алла Кирилловна и была по-настоящему влюблена в своего мужа. Игорю Владимировичу тогда исполнилось сорок пять, но ей казалось, что он стал лишь моложе. Сухощавый, стремительный, с непокрытой головой, он появлялся в разных концах обширной стройплощадки в своем сером коротком плаще, подчеркивавшем стройную фигуру, шутил с каменщиками и монтажниками, что-то подолгу рассказывал прорабам, слушавшим внимательно и завороженно. И ему удалось невозможное: к зиме строители полностью сдали первый этаж инженерного корпуса, так что инженеры и художники-конструкторы могли начать работу.
И они появились. В городе, где было совсем немного специалистов по автомобилестроению, Игорь Владимирович умел находить нужных людей. И, конечно, одним из первых был приглашен Григорий Яковлев, работавший тогда инженером-испытателем на карбюраторном заводе. Что-то внутри сопротивлялось, когда Алла Кирилловна узнала о намерении мужа, но вслух возражать не стала, да и понимала: не следует.
Потом Игорь Владимирович сказал, что Григорий отказался перейти в институт, и Алла Кирилловна испытала облегчение — почему-то ее пугала перспектива работать вместе с ним, видеться каждый день. Нет, не то чтобы она боялась этого постоянного общения. Григорий изредка бывал у них дома вечерами, и Алла Кирилловна, да и Игорь Владимирович всегда радовались его приходу, как, впрочем, радуются супруги присутствию третьего, когда им уже пустовато вдвоем. Но дома, рядом с мужем, она чувствовала себя защищенной от давних воспоминаний, и ей даже казалось, что она, как и муж, старше Григория, и просто он их воспитанник, — это давало ощущение превосходства, переводило отношения в удобное, благопристойное русло. На работе все могло сложиться иначе. Алла Кирилловна тогда недооценила настойчивость своего мужа. Игорь Владимирович через полгода все-таки уговорил Григория перейти в институт. Ах, господи, сколько раз она недооценивала людей и переоценивала себя, из этих ошибок, казалось, и состоит жизнь, такая короткая (бабий век — сорок лет), и теперь ничего не осталось, кроме работы и воспоминаний… Нет, к черту воспоминания, от них только раскисаешь…
Алла Кирилловна заставила себя сосредоточиться и взялась за бумаги.
4
День не сложился, бестолковый и непродуктивный. Такие у Игоря Владимировича случались нечасто, но усталость от них была особенно заметной, с оттенком какой-то гнетущей беспредметной раздражительности. Он догадывался, почему. Надвигалась старость. Эта догадка в последние годы возникала все чаще, беспокоила, понуждая вслушиваться в себя, и в то же время стала уже привычной, своей, как нетяжелый давний гастрит, дававший знать о себе после острой или слишком обильной еды. Вот теперь и предощущение старости, как застарелая хворь, стало частью его самого, но привыкнуть к нему было труднее, чем к больному желудку. И если Игорь Владимирович никогда не жалел о несъеденном, то несделанное, когда он думал об этом, давило глухой бессильной тоской, чувством беспомощности перед итогом, который уже нельзя изменить. Это утаскивало куда-то в туман, не давало сосредоточиться. Игорь Владимирович уже несколько минут никак не мог вникнуть в то, что тихо, но внятно говорил его заместитель Сергеев. Второй зам — Никандров — все время перебирал бумаги, и это отвлекало.