Игорь Владимирович еще не разобрался во всем этом, еще не чувствовал изменений в себе, потому что тело было послушным, крепким, но это полусознание-полуощущение близящейся старости уже было с ним. Может быть, поэтому он считал работу группы Гриши Яковлева почти что своей. Их непонимание, то, что они считают его чуть ли не противником, уязвляло душу. Может быть, только Алла, жена, понимает, что никакой он не противник, что он хочет как лучше. Она же должна знать, что в серьезных делах он всегда старается действовать наверняка. Хотя — понимала ли она его когда-нибудь до конца? Игорь Владимирович не был уверен в этом…
Сергеев аккуратно складывал бумаги в коричневый бювар, выравнивал края листков. Второй заместитель Игоря Владимировича, Никандров, развалясь в кресле, курил, лацкан его пиджака был припорошен пеплом, одутловатое лицо выражало уверенность недалекого человека. У Никандрова не было ничего, кроме биографии. Еще мальчишкой он участвовал в строительстве АМО, был напористым комсомольским вожаком, бригадиром ударной бригады, собиравшей первые советские автомобили, его наградили, направили на рабфак, потом — в институт. Никандров был одним из первых инженеров-автомобилистов, получивших образование при Советской власти. Его назначили начальником сборочного цеха на новый горьковский автозавод. Он не уходил с завода сутками, цех выполнял и перевыполнял план, за этот труд Никандров получил свой второй орден, о нем писали в газетах. В сорок первом году Никандров работал уже в наркомате.
В первые дни войны он ушел добровольцем. Война не потребовала от Никандрова душевной перестройки, потому что его ведущими чертами были энтузиазм и напор, он привык к штурмовому темпу первых пятилеток, когда работу нужно было выполнять «во что бы то ни стало», и фронт для него, в сущности, был такой же работой, только иными средствами, в иных условиях. Воевал Никандров хорошо, был ранен, снова награжден. После войны его направили главным инженером на большой завод, но что-то уже изменилось в заводской жизни — одного напора и желания сделать свое дело как можно лучше было уже недостаточно, не хватало знаний, гибкости, широты. Отсутствие всего этого Никандров пытался возместить громкой фразой, прямолинейной требовательностью к подчиненным, но дело не шло. Его понизили в должности, перевели в КБ, и здесь он пробыл недолго, потому что не справлялся с работой. Но в автомобильной промышленности Никандров был человеком известным, многие его однокашники и сверстники занимали высокие посты в министерстве, руководили заводами. И его перебрасывали с одной должности на другую, — так и прошло двадцать послевоенных лет. Когда создавался новый отраслевой институт, Игоря Владимировича уговорили в министерстве взять Никандрова своим заместителем, как человека самоотверженной работоспособности, особенно полезного в начальный, организационный период.
И действительно, Никандров своим напором и грубоватой требовательностью очень помогал в первые годы, когда институтский комплекс еще строился. Он взял на себя всю хозяйственную работу, которую Игорь Владимирович не любил и, не без оснований, считал неблагодарной. А Никандров, кажется, нашел себя. Игорь Владимирович вначале раздражался прямолинейностью зама, но за несколько лет свыкся с ним и даже считал полезным — все еще срабатывали старые знакомства Никандрова, когда в министерстве нужно было выбить новые фонды или добиться еще одной единицы в штатном расписании.
Расширить свои познания Никандров уже не пытался, да, пожалуй, и не был способен на это, но на научно-технических советах иногда выступал, вызывая своими суждениями тихое замешательство среди пожилых профессоров и насмешливые взгляды молодежи. И в первые годы эти речи Никандрова только удручали Игоря Владимировича, но потом стали злить, и, бывало, в заключительном слове он с мстительным чувством начинал логически развивать высказывания Никандрова, доводя их до стройного, одетого в звонкую терминологию и поэтому ошеломительного абсурда. И сам был готов расхохотаться, видя, как облегченно вздыхают маститые ученые и настороженным блеском начинают светиться глаза молодых. Игорь Владимирович не смог бы объяснить словами, для чего он так поступает, но интуитивно чувствовал, что это полезно. Может быть, ему казалось, что, обнажая невежество, безупречной словесной оболочкой придавая ему видимость логической неуязвимости, он воспитывает у своих людей отвращение к пустой, но звонкой общей фразе, к попытке подменить мышление наукообразной болтовней. И это давало свои плоды: почти всегда выступления на советах были предельно насыщены, продуманы и немногословны. Впрочем, эта атмосфера недоверия к отвлеченному умствованию имела и свою оборотную сторону: никто в институте не смог вылущить то рациональное зерно, которое было в несколько абстрактных и чересчур эмоциональных речах Жореса Синичкина.