Жорес сел на диванчик, выколотил о край зазвеневшей урны трубку, стал набивать ее из кисета: лицо его в тусклом свете было серьезным, сосредоточенным. Яковлев достал сигарету.
— Да вот. — Яковлев чиркнул спичкой, затянулся. — Автомобиль нужно сделать. — Он чуть помедлил. — Вроде твоего «Колобка».
Жорес не ответил, только посмотрел снизу вверх прищуренными глазами; с трубкой в зубах лицо его казалось насмешливым. И Яковлев, теряя уверенность и понимая, что допускает оплошность, что не так надо начинать этот разговор, заторопился:
— Понимаешь, мы давно работаем. Сначала изучали историю, попытались прогнозировать развитие. Требования составили. Теперь уже есть и техзадание, и главные компоновочные решения, даже — агрегаты и двигатель… В общем, теперь нужен художник — без него дальше нельзя. Но пока это…
— Самодеятельность? — прервал его Жорес, попыхивая трубкой. По голосу нельзя было понять, насмешлив он или серьезен.
— Да, самодеятельность, — чуть резковато ответил Яковлев, разозлившись на себя за торопливую неуверенность.
— Знаешь, сколько я занимался самодеятельностью? Почти всю жизнь. — Синичкин невесело усмехнулся.
— Есть надежда, что откроют тему. Директор знает о работе, обещал поддержку. — Яковлев снова почувствовал неловкость, на этот раз оттого, что сказал неправду, вернее, не совсем правду, ибо позицию Владимирова воспринимал иначе. И медленно добавил: — Но нужно самим поднажать на него.
Жорес по-прежнему дымил своей трубкой и, казалось, не был заинтересован разговором.
— Ну а кто в группе? — спросил он небрежно. Слова от зажатой в зубах трубки цедились медленно и нечетко.
— Валя Сулин, я и Алла Синцова.
— Это — жена директора?
— Да. — Яковлеву был неприятен этот вопрос.
— Она чем занимается?
— Подвеской.
— А ты — главный? — Жорес еще сильнее прищурился.
— Как будто.
— Ну и что это за автомобиль? Понимаешь, если «классик», то я — пас. Да и вообще, обрыдла мне самодеятельность… Так что ты не сердись, — Жорес, словно извиняясь, развел руками.
— Да, я понимаю. — Яковлев стряхнул пепел в урну, сел рядом с художником и, не глядя на него, монотонно произнес: — Мест — пять, полезная нагрузка — триста пятьдесят, сухая масса — пятьсот, двигатель — пятьсот кубов, пятьдесят сил, обода — десять дюймов. — Он сделал две короткие затяжки и, бросив окурок, добавил: — База — тысяча восемьсот, длина — две семьсот.
— Что-о? — Жорec вынул трубку изо рта — А компоновочная схема?
Яковлев посмотрел на него, увидел недоверчивое изумление на лице и почувствовал себя спокойнее.
— Двигатель оппозитивный, четырехцилиндровый, спереди, почти над осью; коробка и редуктор заднего моста в одном агрегате — сзади. — Он улыбнулся: почему-то появилась уверенность, что Жорес согласится.
— Да, — сказал Синичкин, задумчиво глядя в свою трубку, — это любопытно. Надо бы взглянуть, как это на бумаге.
— Хоть сегодня, после работы, — сказал Яковлев и встал.
— Годится. — Синичкин тоже поднялся.
К себе, в испытательный отдел, Яковлев вернулся с хорошим настроением, даже неприятный осадок в душе, оставшийся после утреннего разговора с Аллой, перестал ощущаться. Но, инстинктивно избегая встречи с ней, Яковлев шел не внутренними переходами, а дворами, хотя путь этот был длиннее.
Ворота лаборатории были открыты, механик и водители-испытатели уже выкатили автомобиль на подъездную дорогу полигона и теперь сидели на скамейке в тени под навесом. Их темно-синие комбинезоны с круглой желтой эмблемой института на нагрудном кармане резко выделялись на фоне светло-серой стены корпуса. Красные эмалевые шары защитных шлемов, лежащие в ряд на скамейке, казались горячими. Было тихо, приглушенный шум моторов с дальних трасс полигона лишь подчеркивал тишину безветренного, жаркого дня. Молодые, посаженные всего три года назад вдоль подъездной дороги тополя еще не успели разрастись, их прямые тонкие стволы с немногочисленными ветками отбрасывали четкие тени на белесое асфальтобетонное полотно.
— Ну что, начнем? — спросил Яковлев подходя, и сам отметил неискреннюю бодрость своего тона. Стало неудобно, что столько людей дожидаются его.