Именно сейчас на пустынной набережной, под невнятные звуки электрогитар из ресторана-поплавка, сумрачным осенним вечером, таившим чужие поцелуи, чужие страсти и хмель, Алла Кирилловна поняла, что в ее жизни больше не будет поворотов. Еще, может быть, сменится квартира, возможно, работа, но внутри, в душе уже не произойдет ничего. И холодная, смешанная с жалостью неприязнь к мужу вошла в нее спокойной и ясной мыслью.
«Ах, не виноват Игорь ни в чем, — думала она. — Разве можно считать виной неведенье? Он никогда не знал одиночества, всегда считал, что приносит всем счастье. Он обволок меня своим доброжелательством, бережностью… Если бы я знала, что этого не хватит, что это не заменит счастье! Оно в другом, совсем в другом, а он не давал жить на износ… И теперь уже поздно — ничем не избыть этого несчастья нерастраченности. Господи, бедный Игорь, он никогда не догадывался, что рядом пустая и жадная душа, что рядом просто кошка, привыкшая к месту, к теплу и уюту, кошка, ленивой истомой благодарящая за комфорт».
У Аллы Кирилловны было до рези сухо в глазах, стук каблуков звучал чуть тяжеловато, но в четком уверенном ритме шагов, и дышала она ровно и легко. У моста Лейтенанта Шмидта она повернула назад и снова пошла той же набережной, видя впереди светящийся куб ресторана-поплавка и черный памятник в клубящихся белых лучах прожекторов. Ветер дул теперь в спину, слабый, не по-осеннему вкрадчивый. Алла Кирилловна старалась успокоить себя язвительной насмешливостью.
«Ну что, престарелая девушка, сегодня пропала игрушка, которой ты тешилась так долго, слишком долго, чтобы с легким сердцем перенести потерю, — думала она, кривя губы. — На что ты надеялась? Думала, что так будет вечно? Что вечным воздыхателем будет около тебя Григорий? Нет, милая моя, каждому свое. Нет ничего вечного. Приходит незнакомая девица, как злая фея, и Золушка, выбившаяся в королевы, вдруг ощущает себя старухой. И с этим ощущением нужно жить дальше, жить долго, скрывая горечь и холод души».
Алла Кирилловна подошла к Дворцовому мосту, постояла у гранитных львов, бездумно и не испытывая грусти. В маслянистой воде отражался цветными пятнами трамвай, медленно ползущий по мосту. Она вздохнула, зябко поежилась и пошла дальше.
«Есть у меня еще работа, заведу собаку, — подумала она, язвительно улыбаясь и кривя губы. — Никто ни в чем не виноват, особенно Игорь. И мне не впервой притворяться. Я только и делаю всю жизнь вид, что очень счастлива».
Она ускорила шаг, и гранитные плиты старой набережной отозвались гулким стуком под ее каблуками.
В квартире стояла обычная нежилая тишина. Игорь Владимирович не услышал, как Алла Кирилловна открыла входную дверь, как раздевалась в прихожей, и лишь когда она привычным движением скинула туфли, он окликнул ее из кухни:
— Замерзла?
— Нет, — машинально стараясь смягчить голос, ответила она и прошла узким коридорчиком.
Игорь Владимирович, накинув свой старый темно-красный халат, сидел за столом над версткой книги и стаканом остывшего чая.
— Ты поел?
— Да что-то ничего не хочется, — ответил он устало, и Алла Кирилловна по серому цвету лица сразу поняла, что его опять беспокоит желудок, но ничего не спросила.
Она не могла подавить в себе того отчуждения и холодной, смешанной с жалостью неприязни к мужу, что возникла на набережной. И, чтобы не выдать своего настроения, подчеркнуто деловито загремела посудой, принялась готовить ужин. Спиной она чувствовала внимательный, сочувственно-бережный взгляд, и большого усилия стоили ей точные, спокойные движения рук.
9
