Пятьдесят минут, чтобы покрыть расстояние от Москвы до Ленинграда…
(«Наш полет будет проходить на высоте девять тысяч мэтров со скоростью восемьсот километров в час». Штатная улыбка на ярком, чуть кукольном лице стюардессы, соблазнительно затянутой в синий форменный костюм.) Пятьдесят минут. Если вдуматься, то это ошеломительно мало, и для человека, склонного к метафизике и потрясенного чудовищной скоростью, вполне достаточно, чтоб перестать быть самим собой хотя бы на время полета. Но почти час вынужденной праздности — это так много, что и человека деятельного может настроить на созерцательный лад.
Игорю Владимировичу было о чем подумать, — правда, пятьдесят минут размышлений вряд ли могли что-нибудь изменить в нем самом и в его пятидесятидвухлетней жизни. Он застегнул ремень и откинулся на спинку кресла. С нарастающим рокотом двигателей пришло ощущение уюта и той приятной беспомощности, знакомой только людям трудолюбивым и деятельным: отсюда уже нельзя было вмешаться в ход каких-либо событий, что-то предпринять, и осталась только возможность побыть с самим собой и предаться раздумьям.
В последний год он стал чувствовать усталость, замечал ее во внезапных приступах желчного остроумия в деловом разговоре; все чаще ловил он себя на досадливом желании одной ядовитой фразой срезать несобранного суесловящего собеседника, в раздражении все чаще хотелось высказать нелестное суждение о способностях и личных качествах человека. От всего этого спасала только выработанная административным опытом выдержка, но Игорь Владимирович понимал, что началась какая-то новая полоса в его жизни. А сегодня, в небывалом наплыве печали, в усталости от напряженного дня, проведенного в Москве, ощущение это было особенно острым.
Еще год назад Игорь Владимирович не чувствовал своего возраста, и это составляло предмет его гордости и удовлетворения, но удовлетворения тайного, о котором, как представлялось ему, не догадывалась даже жена. Причиной этой потаенности была отнюдь не скромность, — к скромникам Игорь Владимирович относился по меньшей мере настороженно, — но сознание, что как конструктор он, Владимиров, оказался несостоятельным. Это сознание пришло сравнительно поздно, так что уже ничего нельзя было изменить, и в беспощадном свете этого сознания все другие достоинства казались уже несущественными. И теперь Игоря Владимировича смущала мысль: нет ли тут взаимосвязи, не оттого ли, что он бесплодно прожил жизнь, пришла эта, пожалуй, ранняя усталость, или усталость отрезвляюще лишила иллюзий, как короткий предсумеречный час гасит краски, но резче обозначивает контуры предметов? Впрочем, не об этом думал Игорь Владимирович сейчас, он и вообще-то не очень доверял отвлеченным умствованиям.
Покойное самолетное кресло сделало тело почти невесомым, однотонно и ровно пели вышедшие на постоянный режим двигатели, и плыли за стеклом иллюминатора взбитые сливки облаков.
Игорь Владимирович обдумывал события последних дней, которые внесли в его жизнь решительные перемены, он пытался понять их смысл. Да, теперь его интересовал несколько отвлеченный и неявный смысл этих перемен. И под увеличительным стеклом памяти он разглядывал эти события.
Все началось со статьи в «Литературной газете».
В начале уже установившейся и небывало ровной зимы, когда Игорь Владимирович с нетерпением, не лишенным необычного для него волнения, ждал утверждения плана в министерстве, был озабочен не израсходованными по некоторым статьям средствами, потому что финансовый год кончался, вдруг и появилась эта статейка.
Днем в кабинет неслышно вошла Ксения Ивановна с бюваром приготовленных на подпись бумаг, и по ее растерянному и от этого утратившему всегдашнюю деловую сухость лицу Игорь Владимирович сразу понял, что произошло нечто неожиданное, но ничего не спросил у взволнованной секретарши. Он знал, что упреждающий вопрос может только сбить с толку, исказить и задержать сообщение, которое, видимо, собиралась сделать Ксения Ивановна. Поэтому Игорь Владимирович молча кивнул, отодвинул пухлую рукопись присланной на отзыв диссертации из родственного НИИ и приготовился подписывать бумаги. Но прежде бумаг секретарша положила перед ним перегнутый пополам газетный лист с чуть размазанным оттиском; крупно набранное название статьи было отчеркнуто жирным синим карандашом «Автомобиль для всех».
— Это про наш институт, — ломким голосом произнесла Ксения Ивановна. — Фамилий тут нет, но и так ясно, кого имеют в виду. Нет, мне эта девица сразу не понравилась.
— Что, очень нас ругает? — стараясь под усмешкой скрыть интерес, осведомился Игорь Владимирович.