В детстве над Олей смеялись: в момент сильного удивления или испуга у нее появлялся буквально волчий аппетит… И сейчас Ольге жутко захотелось съесть хоть что-нибудь. Хлебная карточка у нее была, продуктовая тоже.
Ольга зашла в булочную. Продавца не было.
Весь остальной путь до обкома комсомола Ольга бежала, сталкиваясь со встречными.
Дежурного у входа в обком комсомола не было. Ольга метнулась по лестнице, на которой — она машинально отметила — не было ковра, слыша за собой чьи-то поспешные шаги. Дежурный все же догнал ее и, узнав, пробормотал что-то про совещание, на которое все ушли.
Они вбежали в кабинет первого секретаря обкома комсомола и замерли, не зная, куда кинуться: кабинет оглушительно звенел. Секунда — и Оля сообразила, что звонят все телефоны сразу. Дежурный схватил одну трубку, Оля — другую.
И вдруг она услышала — боже мой, невозможно не узнать! — знакомый голос с характерной интонацией, будто с отголоском переката волжской волны и широкого эха южно-русских степей. Каким чудом он прорвался сюда?!
Голос звучал настойчиво и жестко:
— Говорит партийно-комсомольский штаб партизанских отрядов… До Москвы не можем дозвониться. Дозвонились сюда случайно… Передайте Москве, что ведем бои… Комсомольцы умрут, но не сдадутся… Дозвонились случайно… Кто говорит?..
В кабинете еще звонили какие-то телефоны. А Оле казалось, что они звонят не только здесь, что вся земля пронизана настойчивыми железными словами: «Комсомольцы умрут, но не сдадутся!»
— Кто говорит? — звучал жесткий, настойчивый голос.
Но она не могла, не имела права крикнуть так: люди стали в те дни городами, населенными пунктами, безымянными высотами.
— Говорит обком комсомола! Мой обком комсомола говорит! — крикнула Оля.
И вдруг жесткий голос запнулся, дрогнул:
— Как… у тебя… дела?
И все изменилось мгновенно: будто он, Андрей Вагранов, встал в полный рост на подступах к Олиному городу и — неуязвим для пуль, неподвластен смерти — заслонил собой Олю.
— Нормально у нас! — крикнула она. И еще успела крикнуть, пока не прервалась связь: — Мы с тобой обязательно встретимся.
Глава 18
И снова дым был перед глазами. И казалось, что горел и ныл столик рядом с ее постелью и стул с переброшенным через спинку халатом. Горели, ныли и стонали стены, и потолок, и другие постели, столики, стулья и халаты. И бежал человек в маске с ящиком в руках, на котором диск. Но когда она догадалась, что это за ящичек — человек был уже без маски и сказал, что он врач. И твердил, что ему надо измерить у нее давление. И потом сказал, чтобы Ольгу Пахомову перевели из палаты в ординаторскую — так будет спокойней и ей, и другим больным.
Но в ординаторской занавески на окнах и скатерть на столе были тоже раскалены добела, пишущая машинка вопила всей своей скрытой под чехлом клавиатурой, орал выключенный телевизор, а телефон был обуглен, как головешка.
Она попросила медсестру:
— Поставьте телефон ко мне на постель.
И, чтобы сестра не обожглась, когда дотронется до телефонного аппарата, крикнула:
— Возьмите мокрую холодную тряпку!
— Врач сказал положить вам не компресс, а горчичники на сердце! — прокричала сестра. Кажется, прокричала?
Цифры на диске Телефонного аппарата совсем обгорели, но Ольга вслепую набрала номер его приемной. Дежурил Роман Федотович. В пылающем мире у него чудом остался свежий, энергичный голос. И она спросила:
— Как вы все там работаете?
И даже не очень слушала отчет, просто радовалась свежему просвету в дикой жаре. И, кажется, заснула. А когда снова все вокруг заныло, закричало и стало невыносимо горячим, она применила то же «лекарство».
Дежурил опять Роман Федотович. Ольга помнила, что у него светлые волосы. И это было важно, потому что светлые волосы не кажутся обугленными.
— Как вы все там себя чувствуете?
— Великолепно!
— Все чувствуют себя великолепно?
Роман Федотович, кажется, догадался, сказал широко, будто окно распахнул:
— Все чувствуют себя очень великолепно!
И она сразу же заметила, что в ординаторской стало приятно прохладнее. Занавески на окнах превратились в тихие белоснежные облака. Молчали телевизор и пишущая машинка, а телефонный аппарат сидел у нее на постели как сытый, вылизанный до блеска черный щенок.