Потом Наташа стала запираться в своей комнатушке. Стала уходить из дома. На день, даже на два. Звонила, что переночует у подруги. Обычно так случалось после участившихся в ноябре — декабре «чекедовских командировок». В кругу приятелей Сергея они были известны именно так, в кавычках. Ибо Сергею Чекедову частенько предлагали махнуть с начальством на рыбалку, или за грибами, или на зимнего кабана. Услужливость Чекедова постепенно наращивала его авторитет у начальства.
Почти в самый канун Нового года Наташа ушла спозаранку после возвращения Сергея из очередной «командировки». Появилась во втором часу ночи. Сказала, что до вечера занималась с участниками «хора комсомольских песен первых пятилеток», которому второго января надо было выступать, а пианист заболел. Домой к новогоднему бою часов уже не успевала, поэтому пошла на Красную площадь. Так и встретила Новый год — одна.
— Бесплатно занималась?
— В общественном порядке.
— Могла бы зарабатывать как аккомпаниатор!
Упрек вырвался у Чекедова от возмущения: ведь дети, если бы не теща, остались бы без елки. Правда, сам Сергей в «командировке» присмотрел одну небольшую, удивительно пушистую, пока лесничии на лыжах окружали для начальства кабана. Но раздумал рубить, хотя мог бы договориться.
Дело в том, что, уезжая из дома, он брякнул, будто командировка на КамАЗ. Глубже залезать в брехню, — мол, елка с КамАЗа — не хотелось.
Теща примчалась около полуночи, обсыпанная снегом и хвоей: шофер такси не смог проехать, пришлось ей бежать, увязая в сугробах: уже казалось, что не елка на плече, а целый дремучий бор. Сергей слушал ее рассказ краем уха — ведь самое главное было то, что тещин сюрприз в конце концов попал в дом, детишки визжат от счастья, бабушку уже забыли, занялись коробкой с украшениями, задвинутыми было под тахту.
Люция Александровна тем временем схватила бумагу и карандаш и через минуту протянула зятю рисунок: в правом верхнем углу листка пунктиром праздничный стол, внизу под грудой хвойных веток — муравьиная женская фигурка. Сергей вежливо кивнул, сунул листок в карман. Люция Александровна вспыхнула:
— Сейчас изображу более понятно! Наглядное обучение, как в детском садике!
Она снова подбежала к столу, набросала что-то на клочке бумаги, окликнула зятя:
— Видишь, я кубик нарисовала? На каждой его стороне по одному слову: «елку» «принесли» «домой». Ты пока умеешь воспринимать только плоскость, на которой слово, а надо видеть объемно. Весь кубик. Да еще можно подержать его на ладони, покрутить так и сяк. Тогда почувствуешь, как ее, елку, «принесли». Метель почувствуешь, сугробы: освещенные дома там, где раньше были пустыри. Яркие дома. Как новогодние елки. Золотистое облако вдали, над центром Москвы. Словом, почувствуешь и осознаешь процесс, а не только схватишь результат. Понятно?
Сергей кивнул, хотя ему было и непонятно и неинтересно. Ему действительно важен был результат. А как же иначе? Получая недавно заказ на оформление книги, он радостно предвкушал не рабочий процесс — размышления, черновые наброски, поиски, находки, а тот момент, когда он сдаст готовые иллюстрации. И гораздо более отдаленный момент, если уж совсем размечтаться, когда он преподнесет Гале Лапочкиной экземпляр книги со своими иллюстрациями. В нарядном переплете, чтобы не стыдно было поставить в шкаф рядом с другими роскошными изданиями…
Но сейчас, на пороге темной Наташиной комнатушки, он мысленно по-новому взглянул на те более чем двухнедельной давности новогодние рисунки Люции Александровны. Увидел их так, словно каждый был с пояснительной подтекстовкой.
Прежде всего он отметил, как, впрочем, уже бывало раньше, умение Люции Крылатовой как бы отстраняться от себя, от своей личности, будто одно «я» приказывает, другое «я» выполняет: вот, мол, она, та женщина, которой холодно, боязно, но ничего, она вытерпит! «Кстати, умение, характерное для поколения первых пятилеток», — подумал Сергей.
Старуха Люция Крылатова отказала себе в сентиментальной встрече с бывшими соратниками по фронтовой Москве.
Она откровенно хотела получить от Сергея справедливую оценку своего поступка — не для себя, а для своего поколения. Пусть он и его друзья вспомнят когда-нибудь, что умели комсомольцы первых пятилеток отказываться от приятных, щекочущих глаза сантиментов ради более дальновидных дел. Например, ради создания праздника детишкам.
Второй новогодний рисунок Люции Александровны был, оказывается, яснее ясного, отражал ее натуру. Так вот почему она не ахала, не охала безнадежно по поводу волокиты, недоброкачественной работы, хищений, хулиганства и всего прочего! Она видела, старалась видеть не выплеснутую пену, а глубинное течение. Предвидела исправление ошибок. Не поднимала крика, подобно Гале Лапочкиной, когда ее буфет лишался обещанного дефицитного ассортимента. Видела процесс. И, очевидно, настолько верила в правильность и справедливость этого социального процесса, что недостатки были в ее представлении лишь временными отклонениями от него.