И другое подумалось: «Что, если товарищи вообще не придут?»
«Они должны прийти, должны выполнить приказ так же, как я это сделал! — отвечал себе Орлов. — А все ли я сделал?»
Он понимал, что его догадка насчет ящиков с боеприпасами важна, поскольку раскрывает расположение орудий противника, но можно сделать больше. Можно сейчас, днем, тщательно просмотреть немецкий передний край. Нужно только терпение! Однако именно терпение было всегда качеством, почти недосягаемым для Дмитрия.
Он стал осторожно высовывать стереотрубу; узкая, похожая на белый стебель, она вырастала над землей так неуловимо медленно, как, вероятно, растут цветы. Прошел час, а может быть, два или три, и Дмитрий увидел, что немецкий часовой хмур и небрит, что он стоит метрах в пятидесяти от пулеметов, что пулеметов всего пять.
Но в той стороне, где ночью раздавались голоса, не было ничего примечательного: там лежала истоптанная снежная полянка. Разведчик уже готов был признать, что он ночью неверно отметил направление голосов, но крохотное пятнышко на нетронутом снегу привлекло его внимание. Что это — крохотная веточка?.. Сучок?.. Ни кустов, ни деревьев вокруг!.. Веточка могли быть занесена ветром, но почему только одна она на всей снежной поляне?.. Нет, сомнений не могло быть: это окурок! Окурок, небрежно брошенный ночью теми, кто разговаривал в той стороне! Стало быть, там, под снежной поляной, хорошо замаскированный блиндаж!
И это было абсолютно необходимое открытие, ради которого Дмитрий Орлов осуществил, с разрешения командира взвода, свою рискованную затею.
8. «Любит — не любит…»
— …Скажите что-нибудь и вы, товарищ Каленова!
Зина еще в полку, когда узнала, что ее посылают с делегацией в Москву, приготовила речь о работе девушек на фронте. Она часто выступала на комсомольских собраниях, никогда не теряла нити выступления и сейчас помнила, о чем и как хотела говорить. Но приготовленная речь показалась ей такой шаблонной, что она, впервые не зная, как начать и как закончить, сказала, как бы продолжая думать вслух:
— Я не знаю, как начать, товарищи… У меня было приготовлено выступление, но сейчас я вижу, что оно не годится. Формальное оно, лишь бы выступить… Товарищ командир взвода говорил о росте человека на войне… Я догадываюсь, кого он имел в виду: у нас есть разведчик, Дима Орлов, — действительно ужасно отчаянный. Когда он пришел первый раз из ночного поиска, я подумала — вот герой! Он, знаете, уничтожил очень много вражеских солдат. Потом я поняла, что героизм — нечто большее, чем отчаянная смелость. И вот я сейчас думаю: что такое героизм? Кто-то — не помню кто, может быть, даже кто-нибудь из нашего полка — сказал, что героизм — это умение в любых условиях осуществлять поставленную перед тобой задачу. По-моему, правильно сказано! На вашем заводе, я уверена, много героев выросло во время войны так же, как вырос наш Дмитрий Орлов. Я очень рада, что товарищ командир взвода сказал о нем, и я очень хотела бы, чтобы товарищ командир взвода сказал когда-нибудь так же и обо мне… Потому что, — она запнулась, — самое главное на фронте то, что нет… посторонних! И у вас на заводе, наверно, так же!
Зина вернулась на свое место за столом президиума с чувством радостного облегчения — так, словно, ответив косвенно Гориеву в своем выступлении, она выполнила важное задание, долг. Потом — и в тот же день, и гораздо позже — Зина не раз повторяла себе: человек не должен мириться с несправедливостью, в том числе с несправедливой оценкой, допущенной кем бы то ни было по отношению к нему лично!
Машина ждала их. Зина и Гориев вышли после выступления раньше других. И в последнюю минуту перед отъездом в машине с открытыми дверцами, у которых еще стояли их товарищи из дивизии и провожающие, Гориев откровенно обнял Зину. В темноте ей показалось, что губы Павла вздрагивают по-ребячьи.
А Зина стала молча гладить его по голове, с которой упала шапка, по мягким, не очень густым гладким волосам, зачесанным наверх. Товарищи сели в машину. Гориев поднес к губам руку Зины в грубой солдатской перчатке и воскликнул свежим голосом:
— Ну вот и поехали — прямо в гостиницу, конечно!..
Потом он заметил Зине вполголоса, мягко и спокойно:
— А вы меня не поняли там, на заводе: я говорил не только об Орлове, а вообще о наших советских людях. И о вас, конечно!.. Говорил как не о «посторонней»…
На другой день Зина впервые заметила, что слова Гориева имеют удивительную власть над ней. Она без конца повторяла все, что он сказал, выступая перед рабочими, и каждое сказанное им слово казалось ей особенным, «его» словом. Условным паролем близости, потому что ведь объяснил он в машине, что говорил и о ней!