— Куда вы собираетесь? — спросил Гориев после завтрака всю делегацию. (Они решили пробыть еще день в Москве, так как надо было выполнить некоторые поручения штаба дивизии.)
— А вы сами — жену проведать? — задал кто-то встречный вопрос.
— Моя жена в эвакуации. — Гориев ответил так сухо, что спрашивавший, наверно, пожалел о своем случайном вмешательстве в личную жизнь командира взвода.
— Я, например, пойду посмотрю на Москву и на наших советских людей! — сказала Зина. Она нарочно употребила вчерашнее выражение Павла, желая проверить действие своего «пароля». Серые глаза внимательно взглянули на нее. Гориев улыбнулся, и улыбка была очень хорошая, не напряженная. И не ироническая.
«Понял!» — подумала Зина.
О советских людях она сказала только для «пароля». Но, идя по улице, действительно стала вглядываться в лица встречных, как невольно поступает каждый, кто возвращается после долгого отсутствия в родные места.
Трамвай № 27 шел по-прежнему через Малую Дмитровку, площадь Пушкина и Сущевку, то есть проходил мимо самого Зининого дома, у остановки «Подвески». Зина вошла в трамвай с таким гордым и радостным чувством, как, бывало, спешила к маме и папе из школы, имея хорошую отметку: есть, мол, нечто особенное, волнующее… Комната ее эвакуированных родителей была заперта, ключ находился в домоуправлении, а управдома не было на месте. Соседки собрались в кухне и ахали, глядя на Зину:
— Выросла! Похорошела!
Зина смеялась: точно так же ахали соседки, когда Зина возвращалась в Москву после летних школьных каникул. Но, кажется, она в самом деле выросла — во всяком случае, стала теперь одного роста с довольно высокой стенографисткой Дорой Христофоровной, что жила в комнате за кухней. Дора Христофоровна всегда хорошо одевалась, и Зина попросила у нее черное бархатное платье на один вечер.
— Я оставлю его у дежурной по этажу, и вы завтра же получите его обратно… Видите ли, тут мой начальник, капитан…
Зина покраснела. Она сама не знала, зачем она соврала, прибавив Гориеву лишние два чина.
— Понимаю, понимаю! — сказала Дора Христофоровна, пристально глядя на Зину. Она извинилась, что платье не разглажено, — в доме уже давно не было газа.
— С газом одно мученье, — стали жаловаться соседки. — Только по ночам загорается! А на пятом этаже, над нами, даже воды нет! Вот так и живем!
Они деловито громыхали посудой и смотрели на Зину уже не так приветливо, как в минуту ее прихода. Девушке показалось, что причиной тому — черное бархатное платье. Она почувствовала себя лишней со своим праздничным настроением в атмосфере хозяйственной озабоченности квартиры и торопливо попрощалась.
На обратном пути в трамвай с передней площадки вошли две пожилые женщины, оживленно переговариваясь между собой. Видно, приятельницы давно не встречались и случайно заметили друг друга у трамвайной остановки.
— Пенсию получаю, однако работаю… — сообщила одна.
— Да, приходится!.. — согласилась другая, неторопливо садясь на свободное место и доставая из-за пазухи довольно большой сверток.
— Я передам за вас свои пятнадцать копеек, — предложила первая.
— Спасибо, мне билета не надо! — с достоинством ответила вторая. Она развязала свой сверток, порылась в сложенных вдвое и вчетверо бумажках и извлекла новенький постоянный проездной билет, завернутый в чистую тряпочку. До кондуктора было далеко, трамвай переполнен, и женщина, держа билет на виду, как бы предъявляла его окружающим.
— Моя работа обеспечивает мне постоянный проездной билет. Я работаю курьером! — сказала она гордо. И такое наивное сознание значимости своего дела, своего труда слышалось в ее словах, что Зина опять почувствовала себя лишней, праздной среди занятых людей. Ей показалось даже, что на фронте вынужденное безделье выглядит более естественно, чем в тылу. Однажды, когда она пожаловалась подполковнику Орехову на то, что вот уже несколько дней, как нет перевязок и она занимается стиркой и уборкой, подполковник воскликнул со смехом:
— Ну и слава богу, что нет! Прекрасно, что у нас медперсонал безработный!.. А вы в свободное время рацией займитесь. Пригодится!
Зина улыбнулась, вспоминая этот разговор. Она спокойно подумала, что завтра снова будет в полку, подумала, что напрасно одолжила бархатное платье — она фронтовичка, зачем ей становиться иной, хотя бы и на один вечер?