Все-таки к ужину она надела платье. Ужинали внизу, в ресторане, и товарищи, выпив, кричали, что Каленовой невероятно идет черный бархат!
Зина чувствовала себя неловко. Хмуро оглядывалась по сторонам. На возвышении разместился симфонический оркестр. Дирижер, невысокий человек с длинным усталым лицом, по-видимому, тоже чувствовал себя неловко. Он склонил голову набок, словно с покорной терпеливостью выжидал мгновения тишины между звоном приборов и шарканьем официантов, чтобы дать знак оркестрантам начать.
«Наверно, понимает, что хорошая музыка здесь, в ресторане, не нужна, что в то время, как другие люди делают основное, важное, он занимается очень второстепенным!» — подумала Зина.
Гориев появился поздней остальных. Он постоял секунду в дверях и сквозь пестрый кружащийся зал пошел прямо к Зине — она знала это — именно к ней, глядя ей в лицо серьезными серыми глазами.
Вальсируя с ним, она сказала:
— Я люблю сильные танцы!
Он спросил с улыбкой:
— Что значит «сильные танцы»?
Однако он понял и в танго повел Зину так, что она почувствовала себя не в зале, а на беговой дорожке громадного стадиона. В перерыве между танцами она вышла из зала легкими шагами, миновала еще один полутемный зал, длинный коридор и открыла дверь на балкон.
Несмотря на апрель, было морозно и безветренно. На черное бархатное платье Зины редкие снежинки ложились как крохотные лепестки ромашки. Она стала стряхивать их, бормоча полузабытое наивное гадание: «Любит — не любит…»
Никто не знал, что Зина здесь. Но она не удивилась, услыхав шаги Гориева. Он извинился: просто хотел предложить ей лимонад. Она взяла бокал из его рук, отставила на перила балкона и доверчиво посмотрела снизу вверх на склоненное к ней бледное лицо.
Он поцеловал ее так, что она прислонилась к перилам и закрыла глаза. В тот миг ей показалось, что весь мир существует только для того, чтобы они вдвоем стояли, крепко обнявшись, под морозным небом. Но она сняла его руки со своих плеч. И поцеловала горячие мужские ладони так, как обычно целовала розовые ладошки младшего братишки. От неловкого движения Гориева бокал с лимонадом полетел вниз, слабо звякнул о мостовую.
Зина и Гориев вернулись в зал.
Зине казалось, что хор инструментов маленького оркестра рос, поднимался постепенно от густых низких звуков все выше и выше. Из широкой ровной мелодии вырвалась вперед, будто блеснула, тонкая трель кларнета. Хор притих. Кларнет пел один. Но вот ему стали вторить голоса скрипок, все смелей, все уверенней. И наконец, буйный каскад звуков разорвал последние нити ровной спокойной мелодии. И невысокий дирижер словно вырос. Он взмахнул руками как человек, готовый кинуться в штормовое море, и в то же время напоминал изогнутую в полете грозную волну… Солнце взошло… Да, солнце взошло!
— Счастлива? — неожиданно спросил Гориев.
— Да!
Когда на другой день машина вошла в прифронтовую зону, ощущение радости в душе Зины осталось прежним. Впрочем, она прекрасно понимала, что в Москве — одно, а в полку — совсем другое. Она догадывалась, что в полку Гориев снова будет холоден и небрежен с ней. Видимо, он не умел оставаться одновременно и командиром взвода, и близким другом.
Выходя из машины, Зина сказала невольно, как бы прощаясь с тем Павлом, что остался в Москве:
— Не забывайте меня!
Он ответил серьезно:
— Я не могу вас забыть!
9. Бой
Для Зины весна когда-то начиналась с первого взмаха сырого ветра и первой ветки мимозы в цветочном ларьке. С первым дымком пыли приходило лето, городское душное лето, когда чудится, что даже на бульварах пахнет нагретым асфальтом. Зина любила весну, головокружительное, нежное, веселое время экзаменов, ландышей, первых гроз и деревьев, похожих на увеличенные в десятки раз детские воздушные шары. Только весной на любом дереве не было ни одного желтого листочка. В июне такой листок уже появлялся — словно круглый солнечный «зайчик» не мог выбраться из густой тяжелой зелени.
На фронте весна оказалась страшно короткой, и, возможно, ее и вовсе не было. Едва успели раскрыться почки, как уже пожелтели, обгорели листья, будто глубокие корни деревьев не могли вытянуть из недр земли вдосталь весенних красок.
Гроз не было. Кто-то сказал, что на фронте не может разразиться настоящая весенняя гроза, что артиллерийская стрельба высасывает гром из туч. И Зина заметила, что люди, да и она сама, тоскуют по грозе, по особенному живому ритму добрых грозовых раскатов, которые нельзя было спутать ни с чем.