— Верить на слово по теперешнему времени никому нельзя, — вздохнул Шитиков. — Больно много развелось плутов и бессовестных людей. Многие, даже образованные люди прямо как бандиты действуют. Даже хуже других бандитов и мазуриков…
Братья тут же уплатили Шитикову. И он так ловко обделал это поручение, что можно было только удивиться. Он, как змея, пролез в узкую форточку, куда, казалось, и голову не просунет нормальный человек. И вылез с фотоаппаратом. Но отдать аппарат братьям он, однако, наотрез отказался. Он стыдил их, когда они требовали фотоаппарат, напоминал им, что они так же, как и он, христиане и что господь их обязательно покарает за жадность.
— А окромя того, — в заключение погрозил братьям Шитиков, — мне моя жизнь тоже не дорогая. Я в случае чего и повиниться могу. Могу поехать в губрозыск и повиниться. Кто я такой? Я человек тёмный. Извозчик. А вы всё-таки люди образованные — фармазоны. Лекарства составляете, людей травите…
И с этими словами извозчик уехал к себе на Извозчичью гору. Но прожил он после этих слов только сутки.
Через сутки он был убит.
Всё ясно, что касается убийства аптекаря. Остаётся только выяснить, кто убил извозчика Елизара Шишкова.
Братья Фриневы отказываются говорить об этом. Старший брат, Борис, сознался как будто во всём, рассказал в подробностях, как они отравили аптекаря, но об убийстве извозчика он, вот истинный Христос, ничего не знает.
А младший брат, Григорий, что сейчас сидит перед Журом, держит себя так, словно он и в отравлении аптекаря не принимал никакого участия.
— Поклёп, всё поклёп на меня, — говорит он одно и то же, мотая лысой головой.
Жур, однако, терпелив. Даже излишне терпелив, как кажется Зайцеву.
— Григорий Митрофанович, — смотрит Жур почти жалостливо на младшего Фринева, — мы же с вами разговариваем не первый день. Зачем мы понапрасну время расходуем? Ведь всё же главное и так ясно. А что не ясно, мы всё равно выясним. Мы для этого тут работаем. А вы, честное слово, как дурака валяете. Брат у вас умнее…
— Ему и полагается, — пробует пошутить Григорий Фринев. — Он старший брат.
— Ну, скажите, если можете, откровенно, — просит Жур, — кто кому сильнее надоел: вы мне или я вам? Ведь вы же который день повторяете одни и те же слова…
— А что же ещё повторять, если натуральный поклёп? — вскидывает на Жура оловянные глаза младший Фринев.
— Я бы его сейчас прямо сразу стукнул, — вспыхивает Зайцев, когда арестованного уводят обратно в камеру. — Он — вы же сами видите — просто играет у вас на нервах, как на гитаре.
Жур улыбается.
— Я же говорил вам, ребята, надо укреплять нервную систему. Нервы ещё потребуются. Время такое, что нервы потребуются. Надолго ещё потребуются. У нас нервы должны быть всегда вот какие…
Жур сжимает в кулак длинные, сильные пальцы левой руки. Правая у него ещё на перевязи.
— Всё равно, — пылает в красивых рыжих волосах голова Зайцева, — всё равно таких, как эти Фриневы, по-моему, надо кончать всеми способами. Прямо немедленно кончать…
— Это как же? — опять улыбается Жур. Ему, видимо, нравится страстность Зайцева. — Как же ты, Серёга, предлагаешь их кончать? Вот так же, как они кончали аптекаря?
— Хотя бы. Убийство за убийство. Я бы даже и разбираться не стал…
— Видишь, Серёга, — трогает его за колено Жур, — это вот они, Фриневы, не разбирались. Они хапуги, жулики, воры и убийцы. А мы представляем здесь наше государство. Оно нас обязало разбираться. И оно обязано и нас наказывать, если мы плохо разбираемся…
— Но ведь сказано: карающий меч революции, — напоминает Зайцев.
«Он начитанный», — уважительно смотрит на Зайцева Егоров. Но Егорова сейчас, откровенно говоря, не сильно интересует этот разговор. Он хотел бы сегодня пораньше уйти — отнести домой получку. Ох, наверно, будет рада Катя!
— Меч, ведь он очень острый, Серёга, — ходит по узенькой своей комнатке Жур. — Особенно если он карающий. С ним требуется большая осторожность. Очень большая осторожность. Нам наша партия на это прямо указывает…
— Но партия не указывает, что надо нюнькаться со всякими отравителями, — возражает Зайцев. — Когда я ещё хотел поступить в уголовный розыск, у меня было такое представление, что здесь сразу кончают. Берут и сразу в случае чего… кончают…
— Тогда ты ошибся, Зайцев, — вдруг останавливается Жур и смотрит на Зайцева в упор. Лицо у Жура становится каменным. — Тогда тебе всего лучше было пойти в палачи…
Эти слова ошеломляют Зайцева. И может быть, даже выражение лица Жура пугает. Зайцев молчит, опускает глаза. Потом внезапно усмехается.
— Ну, вы тоже скажете, товарищ Жур!
И Жур, должно, быть, чувствует, что перехватил.
— Чудак ты, Серёга, — говорит он, чуть помедлив. — Чудак. Молодой ещё. Больно горячий. Тебе ещё надо книги почитать, подумать, поглядеть, как народ живёт, узнать, в чём его трудность жизни. Бывает, что люди и в преступники попадают от безвыходности. Если всех вот сразу так карать…
— А эти братья Фриневы тоже попали от безвыходности?
— Ну, эти другое дело, — морщится Жур. Он задел больной рукой о спинку стула. — Этих мы не будем брать в пример. Но с ними нам по закону тоже надо как следует разбираться.
Жур подходит к столу, перелистывает бумаги.
— Довольно, ребята, философии. Я займусь, однако, Грачевкой. Надо нам готовить большую операцию. А ты, Серёга, вот что. Поезжай привези сюда нового мужа этой вдовы аптекаря. Надо его во что бы то ни стало найти. Парфёнов Терентий Наумович. Нет, вы лучше поезжайте вдвоём с Егоровым. И смотрите в оба. Мне думается, по некоторым данным, что это серьёзный жук. Он может много прояснить в аптекарском деле. А в общем дело неинтересное…
— А мне показалось, что оно интересное, — вдруг говорит всё время молчавший Егоров. — Как ловко вы его раскрыли…
— Не всё ещё раскрыли, — уже уселся в своё кресло Жур. — Надо, однако, стараться дальше так же всё тщательно анализировать…
Это непонятно Егорову. Как это надо стараться анализировать? Но спрашивать сейчас об этом у Жура неловко. После надо спросить, в подходящий момент.
Жур вчитывается в бумаги. Лицо у него становится необыкновенно озабоченным.
Зайцев и Егоров уходят.
15
Зайцеву и Егорову снова надо было ехать на Извозчичью гору, где на Водопойной улице, в Щенячьем тупике, проживает новый муж вдовы аптекаря некто Парфёнов Терентий Наумович.
Извозчичья гора, наверно, долго ещё будет притчей во языцех. Долго ещё будет тут ютиться разная шпана. И не только городские жители, но и работники уголовного розыска долго ещё будут с особым чувством вспоминать об этой горе, о её огромном заросшем густым кустарником кладбище, о «хитрых хазах» и «малинах», что теснятся за кладбищем и вокруг него.
Не отличишь, где живут кустари и где настоящие, опытные, профессиональные бандиты. Всё смешалось здесь, как на свалке.
Понятно, что Егоров и Зайцев чувствуют себя по-особому настороженно, снова отправляясь на Извозчичью гору.
Егоров немножко тревожится из-за того, что с ним сейчас вся его двухнедельная получка. Вдруг что-нибудь случится — деньги пропали. А как обрадовалась бы Катя, увидев эти деньги…
На углу Кузнечной и Стремянной Зайцев остановил извозчика точно так, как это сделал Жур, когда они ехали на первое в своей жизни происшествие поднимать мёртвого аптекаря.
А теперь они едут одни, без Жура.
Жур сказал, что этот Парфёнов, муж бывшей аптекарши, серьёзный жук.
«Интересно, сейчас узнаем, какой он жук, — думает Егоров. И уже забывает о том, что у него в кармане вся его получка. — Парфёнов, Парфёнов. Фамилия какая знакомая!» Потом он думает над словами Жура: «Надо стараться всё тщательно анализировать».
Егоров готов изо всех сил стараться, но ему непонятно: как это надо анализировать? И в книге господина Сигимицу ничего об этом не сказано.