Если Жур скажет, что деньги надо сдать в кассу уголовного розыска, надо, конечно, сдать. Тут никаких разговоров быть не может. Но Жур может и так сказать, отсчитай, мол, казённые три рубля, которые тебе были выданы, а остальные бери себе. Тогда другое дело. Тогда можно смело идти с этими деньгами домой, к Кате. Ух, она здорово обрадуется!
— Игра сделана, ставок больше нет, — провозглашает чёрная женщина и садится на высокий чёрный вертящийся стул.
А Егоров так и не успел сделать ставку. Но всё равно смотрит теперь только на каурую лошадку номер семь, которую сразу облюбовал. У каурой красиво выгнутая шея и вздёрнутая голова. Будто она ржёт на бегу.
Егоров неотрывно смотрит на каурую и продолжает взволнованно думать.
А как, интересно, Кате он скажет, где взял эти деньги? Надо ли ей всё в точности говорить?
Нет, пожалуй, не надо, а то ещё она засмеёт. Что же это, мол, ты всё в сыщики стремился и вдруг в игроки перешёл? Боюсь, скажет, как бы ты шулером не сделался…
Нет, конечно, Кате не надо всего говорить.
Надо просто сказать ей, что ему прибавили зарплату.
И даже лучше не отдавать Кате всех денег, а выдавать ей по частям. А то она на радостях накупит разного барахла, когда необходимо купить самое-самое нужное.
В первую очередь надо купить ребятишкам валенки. Всем ребятишкам и, конечно, Кехе.
Ведь как некрасиво получилось: Егорову купили рубашку и френч, а ребята остались на зиму без валенок. Из первой получки Катя так ничего и не смогла выкроить. Только что получше, посытнее стали есть.
А сейчас, если Егоров выиграет, сразу всё изменится к лучшему. Но Кате не надо отдавать все деньги. Удобнее выдавать по частям. Тогда и врать не надо насчёт прибавки к зарплате. Ведь Егоров больше играть не будет. Он сыграет только один раз. Нет, обязательно надо сыграть два раза. Хотя почему только два раза? Уж играть, так играть на все три рубля. Из трёх раз он уж наверняка хоть на одной лошадке выиграет.
Каурая лошадка действительно кажется красивее всех. И хотя Егоров ещё не сделал ставку на каурую, ещё не внёс свой рубль в кассу, у него всё-таки замирает сердце. А вдруг буланая обойдёт каурую? Нет, не обойдёт.
— Стоп, — говорит чёрная женщина.
Бег прекратился. Каурая пришла первой. Егоров готов был захлопать в ладоши.
— Гражданина, сделавшего ставку на седьмой номер, — выкрикивает женщина, пристально оглядывая игроков, — дирекция просит получить свой выигрыш в кассе!
Егоров видит, как молодой человек в крагах вихляющей походкой приближается к кассирше. Вот он принимает от неё большую пачку денег.
Пачка кажется толще той, что получил лысенький старичок в клетчатой куртке. Но ведь это деньги Егорова. Ведь он первый облюбовал каурую лошадку и всё время, волнуясь, следил за нею.
Нет ничего хуже нерешительного человека. Егоров сильно сердит на себя. Уж если задумал, так надо играть, а не хлопать глазами. Вон какой-то джек в крагах унёс из кассы его деньги и даже громко стукнул дверью, уходя: вы, мол, тут, дураки, стоите, глазеете, трясётесь за свои рубли, а я выиграл и пошёл домой.
Егоров покраснел от обиды. Расстегнул пуговицу на френче и сунул руку во внутренний карман, где у него лежат эти казённые три рубля, рядом с комсомольским билетом.
«Никогда не кладите комсомольский билет в одно место с деньгами. Полезешь за деньгами — и можешь легко обронить комсомольский билет», — это говорил ещё в Дударях секретарь укома комсомола Зуриков.
И Егоров сейчас вспомнил эти слова. Но он никогда раньше и не носил комсомольский билет рядом с деньгами. Да он и деньги не так уж часто носил в кармане. Это случайно получилось сегодня, что комсомольский билет оказался рядом с деньгами.
Егоров вынул три рубля и зажал их в кулаке, направляясь к кассе, где опять скопилась небольшая очередь.
В очереди стоял пожилой мужчина в пенсне, показавшийся Егорову удивительно знакомым. И мужчина, должно быть, узнал Егорова.
— Наконец-то решились? — усмехнулся мужчина. — А я всё время наблюдаю за вами…
Вот так так! Егоров послан сюда наблюдать за игроками. А оказывается, и за ним наблюдают. Но откуда же он знает этого мужчину?
— У вас, как мне показалось, серьёзные финансовые затруднения?
— Чего это? — нелюбезно спросил Егоров.
— Я заметил, что вы долго рылись в своём кармане. — Мужчина поправил пенсне на жилистом, тонком носу. — Мне показалось, что у вас не хватает денег.
Чуть сиплый голос мужчины сразу же встревожил Егорова. А когда мужчина поправил пенсне на жилистом носу, Егоров мгновенно вспомнил дом дедушки Ожерельева на Извозчичьей горе. И нэпмана вспомнил, того нэпмана, что долго застёгивал на затылке трясущимися руками готовый галстук-«бабочку», а потом предложил Егорову взятку за молчание.
Егоров тогда не очень хорошо разглядел его в полутьме. А теперь-то совершенно ясно, что это именно тот нэпман, совладелец фирмы «Пётр Штейн и компания. Мануфактура и конфекцион», что на Чистяревской, дом восемнадцать.
Нэпман точно таким движением, как тогда в доме дедушки Ожерельева, вынул из внутреннего кармана пиджака жёлтый бумажник.
— Могу одолжить на неопределённое время. Пожалуйста, не беспокойтесь…
Вот до какого унижения дошёл Егоров! Его послали по делу. Сегодня кончается его испытательный срок. А он не только ничего хорошего не сделал, никого не выследил и не поймал, но даже вступил в знакомство с нэпманом, и ему, комсомольцу Егорову, как своему дружку, нэпман вдруг опять протягивает деньги. Значит, они тут, выходит, заодно орудуют, стараются разжиться на даровщинку, комсомолец Егоров и какой-то нэпман.
— Да идите вы! — заорал вне себя Егоров, так что на него оглянулись все в зале.
И этого не надо было делать. Нэпман сейчас не виноват. Во всём виноват только Егоров. Виноват прежде всего в том, что хотел поправить свои дела за счёт вот этих лошадок. Люди работают, стараются работать. А он вон на что соблазнился! Может, он позавидовал нэпманам? Может, он тоже хочет открыть свой магазин на Чистяревской?
В одно мгновение Егоров осудил себя и вынес себе строжайший приговор. Он даже ужаснулся тяжести своего ещё не совершённого преступления.
— Вы не кричите, — сказал нэпман. — Это моя добрая воля предложить вам взаймы. Я не вижу в этом ничего неприличного…
Егоров повернулся и пошёл, как чем-то ушибленный, через весь зал к выходу.
Вот сейчас он был действительно в тяжёлом положении, в более тяжёлом, чем в тот час, когда поднимали мёртвого аптекаря, или в тот вечер, когда ему пришлось впервые войти в мертвецкую.
Не было ещё более тяжёлого положения в жизни Егорова.
Ведь часа три назад, проходя через зал, где играют в лото, он посмеялся про себя над Ванькой Маничевым, жадно взирающим на однорукого инвалида, который выкрикивает цифры.
Егоров тогда просто презирал Ваньку Маничева за жадность. А потом вдруг сам захворал жадностью. Как же это могло случиться с Егоровым?
Он опять проходил через зал, где видел Ваньку, но Ваньки здесь уже не было. И других игроков не было. Все ушли.
Уборщицы подметали мусор и гасили свет. Большие электрические лампочки, свисавшие с потолка в центре длинного зала, гасли одна за другой.
Можно было бы зайти в тот зал, где играют в карты. И надо было бы, пожалуй, зайти. Но Егорову почему-то казалось неудобным сейчас заходить туда. Да и время его вышло. Нет, кажется, ещё не вышло. Надо всё-таки посмотреть на часы.
Егоров медленно проходит по затемнённому коридору и возвращается в тот зал, где играют в карты.
Тут уж в самом деле нечем дышать. Накурили так, что сильно режет глаза. И пахнет нехорошо. Чёрт знает чем пахнет! А лица у игроков густо-синие. Можно подумать, что тут действительно собрались вдруг ожившие покойники и опять решили играть.