Как они добрались до Оли?.. Да какая разница! Она у них в руках, может, даже где-то здесь… Ничего не понимает и знает только, что её убьют, если не явится её непутёвая сестра… Или не знает даже этого. В запястьях проснулась позабытая было боль; шрамы, оставленные верёвками, не исцелились, они вообще никуда не делись — только ушли под кожу…
— Вы повели себя неразумно…
— Куда? — спросила она, нетвёрдо шагая вперёд. — Куда идти?
Призрак, не смолкая, вытянулся в воздухе, заскользил меж тяжёлых исполинских зонтиков, увенчанных мелкими белыми соцветиями. Он спешил, он не собирался её ждать! Хрустнул под ногой ломкий стебель, колючий лист уцепился за подол и тут же отстал. Так некстати разболелись икры, а ведь в запасе всего сутки…
Сердитая золотая искра чиркнула в прохладном воздухе. Ира поняла, что это такое, за миг до того, как серая дымка схватилась бледным огнём.
— Сутки… — коснулось слуха, а в следующий миг призрак перестал существовать. Вместе с надеждой.
— Что ты… — выдохнула Ира, теряя слова. — Они… Я должна… Оля…
Зарецкий смерил её равнодушным взглядом.
— В этом нет смысла.
В ночи будто разом не стало воздуха. Ира отшатнулась, неверяще глядя в издевательски спокойное лицо. По-настоящему ненавистное.
— Это для тебя… нет смысла, — с трудом выговорила она, до боли стискивая кулаки. — Для тебя! Тебе на всех плевать, потому что у тебя нет никого… Никого и ничего, кроме работы твоей проклятой… А у меня есть, слышишь ты? У меня сестра есть! А через сутки не будет! Из-за тебя!
Ринулась навстречу ночная прохлада. Внезапная, резкая боль обожгла запястья. Совсем рядом — бесстрастное, словно окаменевшее лицо. Непроницаемая тьма в глазах. О нет, он не даст просто так до себя добраться…
— В этих угрозах нет смысла, — медленно и раздельно, словно для умалишённой, повторяет монотонный голос. — Это блеф. Уловка.
— Откуда ты…
Она болезненно рванулась, пытаясь не то высвободиться, не то дотянуться до своего мучителя. Ударить, сделать больно, выжать из него хоть какое-нибудь человеческое чувство. Тщетно.
— Призраки умеют подражать голосам, — скучным тоном институтского лектора проговорил Зарецкий. — Будь всё взаправду, тебе дали бы услышать сестру.
Ира замерла, ошеломлённая этой мыслью. Слишком неочевидной всего пару мгновений назад, странно простой теперь. Призрак раз за разом повторял слова того, кто его послал, с точностью диктофона. Что ему стоило изобразить умоляющий, захлёбывающийся рыданиями Олин голос?
— Можешь убедиться, если хочешь, — Зарецкий отпустил наконец её руки, утратившие разом всю злую силу. — Ты ведь умеешь делать «водяное зеркало»? Если не ошибаюсь, это девятая категория…
Вода — из не растраченного за день запаса, вместо тарелки — аккуратно свёрнутый и утопленный в рыхлую почву лист лопуха. Это тоже предложил Зарецкий; Ира бы не додумалась, даже если бы обрывочные мысли не кружили в голове беспорядочным вихрем. По счастью, для колдовства не нужно кристальной сосредоточенности; она, наоборот, только мешает…
Круглое Олино личико проступило на поверхности воды. Сестра улыбается — и, кажется, искренне. Незнакомая уютная кухонька, кружка с чаем в загорелых ладонях. Рядом возник Макс — неторопливо, будто в замедленной съёмке; он не выглядит счастливым, но и напуганным — тоже. Ира жадно вглядывалась в сестрино лицо, пока вся вода не сбежала из ненадёжной посудины в землю, нагретую жаром костра; ледяной узел в груди понемногу сошёл на нет. На смену ему явился жгучий стыд.
— Ну? — неприветливо буркнул Зарецкий, поймав на себе её растерянный взгляд. Он не пытался смотреть в «зеркало», подчёркнуто тактично устроившись по другую сторону костра.
— Всё хорошо, — через силу выдавила Ира. Надо извиняться, как бы тяжко ни было в очередной раз признавать его правоту. — С-слава… Прости, пожалуйста. Я сглупила. И… и наговорила лишнего…
— Почему? Ты всё верно сказала, — Зарецкий ядовито усмехнулся. — У меня действительно никого нет. И почти ничего, кроме работы. Между прочим, сейчас тебе это на руку.
Ира отвела взгляд. Сухой хворост весело потрескивал в пламени; весь остальной мир хранил молчание. Какой-то десяток минут тому назад она всей душой жаждала хоть как-нибудь задеть невозмутимого контролёра, а теперь мучительно хотелось взять назад вырвавшиеся в запале слова. Как клятву. Но клятву-то можно…
— Я не хотела… — начала Ира и запнулась. Чего не хотела-то, когда хотела?
— Ты меня очень обяжешь, если будешь соблюдать технику безопасности, — резко бросил Зарецкий. — То, что на тебя не действует менталка, не значит, что надо лезть обниматься с нежитью.
— Но… Ты же сам…
— Я, чёрт возьми, учился полжизни! — рявкнул Ярослав. Пламя костра пугливо дрогнуло. — И немного умею шевелить мозгами. Полезно иногда, знаешь ли!
Он сердито отвернулся. Ира сочла за благо промолчать. У него были все причины злиться: если бы она не бросилась, как оглашенная, за призраком, он сумел бы выследить засевшего где-то поблизости Георгия Ивановича — или кого-нибудь из подручных, что тоже немало… В конце концов, это важнее, чем жизнь и здоровье одной взбалмошной девицы. Но куда денешься от служебной присяги, во главу угла ставящей благополучие граждан…
Шерстяной плащ, служивший Ире и простынкой, и одеялом, невыносимо колол ей шею. Сон не шёл; земля под примятой травой казалась то слишком твёрдой, то слишком холодной. Дрёма, пару раз неохотно нападавшая на Иру, была столь ничтожной, что на неё не польстились даже ночные кошмары. Сперва приснилось что-то суетливое и бессмысленное, проскользнувшее мимо памяти; потом почему-то привиделся бабушкин Афанасий, с преувеличенным усердием перебиравший яблоки в огромной корзине. Порченые он отбрасывал в сторону, и размякшие плоды глухо шлёпались оземь, растекаясь буроватой кашицей. Раз, два, плюх… Раз, два, плюх…
— Прекрати. Надоел.
— Прощеньица прошу, мудрый господин! Ить задумался, закручинился…
— Тише ты.
Сутуловатая тщедушная фигурка горбится нарочито обиженно. Тихону вздумалось повидаться. Когда он впервые вот так запросто заявился поболтать среди ночи, Ира от страха тряслась, как осиновый лист; сейчас успела уже привыкнуть. Она научилась быстро принимать любую несусветную дикость, которыми полны были теперь её дни. Сквозь едва приоткрытые веки она видела, как сидящее у самого огня лихо пристально разглядывает единственным глазом собственную ладонь, только что праздно хлопавшую по земле.
— Как тут не кручиниться, — негромко пожаловалась нежить. — Ить память-то — она иной раз хуже дикого зверя гложет. Добрый был волхв Драган. Жаль, помер ни за что…
Зарецкий промолчал. В неверных отсветах пламени его профиль казался почти незнакомым. Тихон выжидательно заглянул ему в лицо, не добился внимания и тяжко вздохнул.
— Говорят, чуть ли не первым убили, — вкрадчиво прошептало лихо. — Головорезы-то Агирлановы. Тогдашние — они нынешним не чета были, э-хе… Сколько народу нашего примучили, подумать страшно…
— Вот и не думай.
— А оно не выходит, Яр, не выходит, — закудахтал Тихон. В его дребезжащем голосе прорезалась тоска. — Как тогда было-то? Кто потрусливей, те ж ноги в руки — и дёру. А лучшие — они, вишь, туточки все, по ветрам ильгодским развеяны… Драган ить упрямый был, что твой осёл, не хотел уходить. Ан нашёл-таки себе силу! Хорошей смертью помер, чистой…
— Не завидуй.
— Э-хе! Смотри, как бы самому не пришлось, — строго сказало лихо, пристально щурясь на немногословного собеседника. — Знаешь, небось, про себя? Так и жить-то несладко, а уж помирать…
— Знаю я всё, — огрызнулся Зарецкий, впервые оторвав взгляд от пляшущего над угольями огня.
— И что ж теперь делать станешь?
— Что, что… — Ярослав пренебрежительно покосился на докучливое лихо и произнёс с горькой насмешкой, почти нараспев, явно что-то цитируя: — Пламя, в сердце моём горящее, земною тропой пронесу и отдам его вечности.
— Уж не Ар-Ассан ли? — оживился Тихон. — Ох и умный был мужик! И волхв первостепенный, и слова как ловко в песни складывал — теперь таких, как он, разве встретишь, э-хе!.. А по-ихнему знаешь? Как написано было?