— А что ж, не след было? — всполошилась Цветана и тоже покосилась на Ирино запястье. — Я ж как лучше, чтоб рот на тебя не разевали… Ить сокол твой осерчает, нет разве?
— С чего… — недоумённо начала Ира и сообразила, что именно пришло в голову её спутнице. Знала бы Цветана, насколько смехотворны её предположения! — Да мы же не… Короче, ему всё равно. Не надо было им ничего говорить.
— Ох, прости мне! — Цветана расстроенно изломила светлые брови. — А я-то думаю, чего ты тесёмку не носишь… — она на миг задумалась и повеселела: — Тогда пойдёшь с нами у огней плясать! В Вельгорову ночку все пляшут, у кого дружка нету. У вас не так?
— Не так, — буркнула Ира. Зачем она вообще этот разговор завела… Вечно попадает впросак из-за какой-нибудь ерунды!
Набранные в лесу лисички пустили в дело сегодня же, к ужину. Староста Младан жил получше, чем прочие деревенские; его жена в полевых работах не участвовала, а дочери только по очереди носили братьям обед и по настроению помогали с жатвой. На семью работали несколько батраков, в том числе помощница по дому, но в кухню хозяйка чужих не допускала. За исключением Иры. Началось это как очередной конфуз: гостья, не знавшая заведённых здесь порядков и жаждавшая как-нибудь отплатить за кров и хлеб, полезла помогать с готовкой, а хозяйка из уважения не посмела её прогнать. Потом Младан похвалил сделанные по бабушкиной науке пирожки, и светлокосая Ждана теперь охотно принимала Ирину помощь. Приятно было в кои-то веки не чувствовать себя бесполезным балластом.
Сперва вернулись с поля Цветанины братья — трое рослых светловолосых парней, похожие друг на друга, как горошины из одного стручка. Старшему, женатому, молодая супруга поднесла льняное полотенце — смахнуть пот и вытереть с рук пыль и грязь. Двое других, перешучиваясь, дожидались не слишком расторопных сестёр. Эти вечерние встречи слишком смахивали на ритуал, и Ира не стремилась в них участвовать. Может быть, от неё ожидали чего-то подобного в отношении Зарецкого; тот не счёл нужным давать пояснения относительно местных обычаев. Легенда с бестолковой иностранкой была для него более чем удобна. Обозначая уважение к хозяевам, Ира поднялась с завалинки, на которой отдыхала после кухонных трудов.
— Батюшка! — Цветана, первой заметившая отца, подхватила вышитый рушник и со всех ног припустила к калитке, едва не сбив с ног попавшегося по пути работника. Следом помчалась младшая её сестра, Милица. — Батюшка, к нам князь едет!
— Нешто правда? — Младан прищёлкнул языком, взял у дочери полотенце и прижал к взмокшему на жаре лбу. Вернул тряпицу Цветане, обернулся через плечо: — Слыхал, Яр? Никак не наестся, морда медвежья… То зерна дай, то пеньки, то десять душ на войну…
— Может, не за данью, — предположил Зарецкий. Он вовсе не выглядел уставшим; необходимость сутками не спать отодвинулась на неделю, вместо мелких речушек и твёрдой земли к услугам гостей была баня и мягкие перины, а постоянное притворство, кажется, нисколько его не утомляло. — Времена нынче неспокойные.
— Да хоть какие, — сварливо отозвался староста. — Явился — сталбыть, потребует, чтоб ему пусто было. Говорит, мол, пора бы Агирланов и скинуть, а сам ить только и делает, что к ним в Саборан на поклон ездит. Так в нынешнее лето совсем с цепи сорвался…
Ярослав дипломатично промолчал. С Ирой он едва встретился взглядом; тихо счастлив, что на время сбыл с рук надоедливую и беспомощную обузу. Деревенские сразу нашли для него сотню дел, куда как более привычных: приструнить зарвавшегося домового, проверить ближние леса на предмет опасной нежити, подежурить в полдень в полях… Вышитая строгим ярко-синим узором рубаха как-то причудливо ему шла; если не знать, что он всего лишь виртуозно разыгрывает из себя местного — в жизни не догадаешься.
Без отца семейства за стол не садились. Сперва короткое хвалебное славословие всем богам сразу, затем — снятие пробы со всех кушаний хозяйской ложкой; первыми едят мужчины, потом дозволяется женщинам, в порядке старшинства. Не так уж сложно запомнить. Ире по праву почётной гостьи дозволялось запустить ложку в горшок сразу после хозяйки дома; к тому времени там оставалось ещё немало. В семьях победнее наверняка не так.
— Так я чего хотел-то, — крякнув, сказал Младан, словно продолжая прерванный разговор. — Про коров про тех. Мы с мужиками так думаем: колдунья гадит. Та, что в Волчьем лесу засела. Вишь, затеяла — Семаре служить, тьфу, тьфу…
— Проверю, — таким же тоном Зарецкий отвечал начальнику, излагавшему срочные поручения. — Покажешь, где последнюю нашли?
— Да вот хоть сейчас, как поедим, — заметно приободрившись, пообещал староста и кивнул старшему сыну: — Сведи, Лад.
— Если нежить, то сам справлюсь, — осторожно сказал Ярослав, задумчиво глядя на собеседника. — А если человек…
— Так мы ж с тобой пойдём, — с готовностью подхватил Младан. — Мы ить тоже не заячьи души, сами б давно сходили, когда б знали наверняка. Не дело оно — божьих людей без вины виноватить… Одно только — после Вельгоровой ночи. До того не след.
— Как ты скажешь, — Зарецкий смиренно склонил голову. Прятал недовольство. Ира заметила уже, что ему не по душе суеверность здешних обитателей, но вступать с ними в полемику на этот счёт он остерегался.
В тесноватой, но уютной каморке под самой крышей, которую выделили персонально Ире, стоял колоссальных размеров сундук, служивший, как здесь водится, и шкафом, и постелью, и изысканной декорацией, а ещё рядом, на грубо сработанном столе — витой металлический светец с зажатой в нём лучиной, кресало и кремень, пустая плошка и кувшин с водой. Крохотное окошко можно было прикрыть задвижкой, но, несмотря на ночную прохладу, Ира предпочитала держать его свободным от преград. Просто так, на всякий случай.
С наступлением темноты суетливая жизнь в Березне затихала, пряталась за бревенчатыми стенами домов, чтобы вновь очнуться с первыми лучами солнца. Ира выпуталась из складок платья, оставшись в нижней рубашке; задула теплившийся на кончике лучины огонёк, забралась под пахнущее полынью одеяло. Здесь даже по-своему уютно, если приноровиться к отсутствию водопровода. Такой своеобразный аутентичный курорт для жаждущих единения с природой. Поутих даже ставший привычным страх. У Георгия Ивановича, кто бы он ни был на самом деле, то ли не нашлось времени на беглянку, то ли кончились возможности до неё дотянуться. В «водяном зеркале» отражалась рутинная жизнь; бабушка трудилась на кухне и в саду, мама, с которой Ира так и не помирилась, спорила с папой или смотрела телевизор, Олька, каким-то образом оказавшаяся в Москве, ездила на метро и гуляла по улицам и паркам. Все целы и невредимы. Даже как будто не слишком огорчены её, Иры, отсутствием. Вроде бы и хорошо, но всё равно как-то по-детски обидно…
…Она бежала по лабиринту тёмных московских улиц. Макс как-то говорил, что знает центр как свои пять пальцев, но его рядом не было. Нарядный, сияющий плеядами цветных огней, совершенно пустой переулок сменился тускло освещённым тесным лазом между домами — тоже безлюдным. Вот здесь, за угловым зданием, увенчанным башенкой с колоннами, должен быть бульвар и спуск в метро — но на деле широкая улица монотонно стелется вперёд, словно сотню раз безыскусно откопированная с себя самой. Тонущий в тумане памятник непонятно кому, перегороженная сетчатым забором площадушка, разноцветные и разностильные особняки… Можно сколько угодно вопить и звать на помощь — отзовётся только ледяной пронизывающий ветер.
Тянущая боль в груди вырвала её из кошмара. Ира почти скатилась с сундука, прижимая ладонь к бешено колотящемуся сердцу. Не без труда откинула крышку сундука, волевым усилием заставила себя сосредоточиться на его содержимом. «Это проходит, но не быстро…» Она обещала рассказать, когда ей приснится плохой сон. Снова приснится. Почему бы и не рассказать, если взамен она получит живительное прикосновение и право на короткий разговор?.. За окном непроглядная темень; весь дом безмятежно спит, и Ярослав тоже наверняка отдыхает от нескончаемых трудов. Ладно, дурной сон подождёт до утра… Пытаясь унять головокружение, Ира высунулась по пояс в крохотное оконце; воздух вкусно пах свежестью, но от взгляда вниз, в те два-три метра мрака, что отделяли её от земли, начинало мутить. Сна ни в одном глазу; зудит дурацкая потребность куда-нибудь идти и что-нибудь делать, и надоедливая, хоть и ставшая привычной боль никуда не девается. В сундуке полно всякого тряпья, даже на вид ненужного; есть там и одёжки, щедро отданные Цветаной. Свежая ткань грубовато льнёт к коже, чуть царапает плечи выпуклой вышивкой и пахнет травами; приятные, насквозь жизненные ощущения…