За дверями, где-то в гостиной, канючил ребенок, это снова была дочка Розовой кофточки.
– Иди сюда. Ко мне! – звала она ее из ванной. – Сюда иди! Я сказала…
Именинница снова вздрогнула от резкого тона, дамы вздохнули и затянули дальше свою беседу про детей, про мужей, про рецепты.
Потом свет погас, вспыхнули свечи. Подрожали минутку. Танечка загадала желание и с первого раза потушила все тридцать. Она даже не заметила, что мой сын стащил у нее пять лишних свечек.
Я принялась за торт. Влез! А что вы думаете, не влез? Еще как влез. Когда это в меня не влезала пьяная вишня?
Мой муж все это время стрелял из арбалета. Он выиграл, он обошел зятя-Русланчика, набрал три раза по сто очков и только после этого вернулся к столу. Глаза у него горели спортивным азартом, он мне напомнил сразу всю живопись из цикла «Герои Куликовской битвы». Да, конечно, я была бы рада, если бы муж посмотрел на меня другими глазами. Вот так вот, чтоб, прям, вошел, посмотрел, а глаза то у него – ой, мама! – другие. Но тут кетозой не отделаешься.
Для того чтобы мой муж посмотрел на меня другими глазами, нужно каким-то образом извлечь у него оригинальные глаза, а вместо них поставить другие. Можно заменить только глаза, можно голову привинтить новую, с другими глазами, а можно вообще мужа поменять, и тогда автоматически получишь другие глаза. Жаль, для меня все это слишком сложно, поэтому я от души наелась и стала доброй. Какие есть глаза, такими пусть и смотрит.
Истерику я устроила только на следующий день, элементарно разоралась в машине, когда мы возвращались домой. Я всегда ору в машине по дороге домой, если мы слишком долго отдыхаем в гостях. Начинаю скучать, и поэтому меня все раздражает.
Меня раздражают пробки на дороге, я чувствую необъяснимую тревогу в конце воскресенья, мне кажется, что я не все получила от выходных, да и вообще от жизни, и эти часики еще, действительно, все время тикают. Я вспоминаю гуся, вспоминаю торт, у меня начинаются угрызения совести за то, что я их съела. Я вспоминаю арбалет и обижаюсь, что муж стрелял два дня без перерыва… Короче, повод я найду всегда. И начинаю концерт с полпинка, точно так же, как Розовая кофточка.
– Твой папа обещал мне подарить бассейн. Он надо мной все время ржет! Зато с Русланчиком у него реверансы. У нас вообще какой-то есть другой маршрут на выходные? Я хочу на Майорку! Я не обязана всю жизнь развлекать твоих родственников!
Развитие диалога пересказывать не стоит, заканчивает обычно муж, у него есть стандартная последняя реплика: «Вот только не надо трогать мою маму!»
В этот раз он тоже сказал:
– Не надо трогать мою маму! – и добавил отсебятину: – Истеричка!
На перекрестке я выскочила из машины и дернула в аптеку. Купила там коробку легеньких успокоительных, какой-то модной валерьянки мне там втюхали, но я проглотила ее демонстративно, прямо на улице, с таким видом, как будто это ого-го какое сильное лекарство. Вытерла слезы или сделала вид, что вытираю слезы, – это не принципиально. Немного прошлась пешком, слегка пошатываясь, в этот момент я действительно чувствовала легкое головокружение, а муж мой ехал медленно по крайней полосе. Он знал, что когда загорится зеленый, я вернусь к нему и начну сюсюкаться «пушистик, пушистик», как будто пять минут назад в машине орала не я, а какая-то другая кофточка.
Лиза выбросилась из окна сто лет назад. Ей было девятнадцать или двадцать, не помню точно, но это и не важно. Всё, похоронили девочку. Какие еще вопросы? Сколько можно сидеть и обсуждать: самоубийство это было или не самоубийство.
Мы, видите ли, сомневаемся. И у нас, разумеется, есть причины. Во-первых, у Лизы был маленький сын, во-вторых, хороший муж, и, в-третьих, она не оставила записки. Не удосужилась черкнуть. Но самое-то главное! Она не умерла. Точнее умерла, но не сразу. Лиза пришла в сознание и говорила, что не помнит, как сорвалась.
А какое, скажите, нам дело? Какое нам дело до Лизы? Кто мы вообще такие? Мы, по сути, случайные люди, всего лишь несчастные однокурсники и совсем не друзья. На творческих факультетах не бывает друзей, и мы никогда не трудились скрывать свою неприязнь. Нет, наша компания не клубок змей, мы журналисты, для нашей профессии вполне нормально друг друга немножко не любить. Все потому что профессия у нас ужасно не востребованная, а конкуренция как в балете, и самым умным, самым талантливым каждый считает, безусловно, себя.