И можно понять, отчего у руководителей новой волны слово опять расходится с делом. С одной стороны, в духе времени они обязаны издавать строжайшие запреты на детский труд, проявлять отеческую заботу о человеке, а с другой — гласно или негласно поощрять грубое насилие над работниками, потому что сдать хлопок они тоже обязаны. План приходится выколачивать в условиях, когда материальные интересы включены еще слабее, чем в добрые старые времена. Кто-то может подумать, будто я оправдываю насилие, приписки, даже воровство. Ничего я не оправдываю, но надо же наконец выяснить, откуда ноги растут, постичь истину во всей ее неуклюжей конкретности: перестройка в регионе остается игрой, причем игрой чрезвычайно опасной для реформаторов. Административный аппарат, эта единственная покамест опора центра, поставлен в противоестественную позу: план выжми, но не любой ценой, как раньше, а чтоб и люди были в восторгах. Аппаратчики перестали понимать, чего же от них в конце концов хотят.
Впрочем, насколько я заметил, они не унывают. В доверительных беседах, не под блокнот, прощупывали: должны же понять там, в столицах, что управлять этим народом можно только через нас, ну да ничего, мы не в обиде — посуетятся, набьют шишек со всякой там гласностью, распустят людишек, а потом нас же и призовут наводить порядок, не впервой такие повороты. Закономерно, что скомпрометированных чиновников, как правило, не изгоняют из аппарата, а лишь переводят на более низкие посты — пусть пересидят, благо жить есть на что, а там видно будет, могут понадобиться.
Думаю, ясно: управленческая каста никогда не станет социальной базой перестройки, опорой перемен революционного свойства. Вот когда безгласный ныне исполнитель почувствует: это моя власть, это угодный мне порядок жизни, — тогда перестройка станет необратимой, тогда и только тогда хилые побеги демократии и правового государства станут набирать силу не на гидропонике столичных теплиц, но на мощном черноземе новых производственных отношений. Такой вариант, теперь я это знаю уверенно, существует.
4
С непременным членом нашей экспедиции Гельды Мурадовым, директором туркменского академического Института экономики, я познакомился год назад, в предыдущей своей поездке по его республике. На сей раз наши планы и интересы совпали. Дело в том, что, не сговариваясь, мы пришли к одному выводу, вернее, пока предположению: судьбоносным новшеством, ключом к решению острейших проблем региона, а то и страны в целом может стать передача земли в аренду работникам. Гипотезу надо было проверить. В трех республиках мы спрашивали у знающих людей, есть ли в пределах досягаемости такая форма организации производства. Разумеется, нам отвечали: есть, как не быть, не отстаем от других, установку исполняем. Мы тут же в машину — и на место события. В экспедиции к этому привыкли. По приезде на новое место нас уж и не спрашивали, чем станем заниматься, — экономисты опять к арендаторам.
Но раньше того мы сговорились, что же конкретно ищем, чтоб не вышло по присловью: поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что. Мне нравилась в Гельды его крестьянская основательность. До того как стать директором института, он поработал на земле, побывал в колхозных председателях с вытекающими отсюда последствиями. Например, на короткое время его исключили из партии — он как-то по-своему, не буквально, а разумно исполнил приказ об урезании приусадебных участков. Высокие руководители это вскрыли, дали принципиальную оценку. К счастью, вскорости поступило указание противоположного смысла, и Гельды Мурадович из-под копыт опять взлетел на коня.
Итак, мы условились: если семья берет землю в аренду на длительный срок, это будет семейная ферма, а еще проще — единоличное в основе своей хозяйство. Ничего другого это понятие не обозначает. Первым делом предстояло выяснить, возможны ли иные, не семейные формы аренды. Ответ мы, похоже, нашли в каракалпакском совхозе имени XXII партсъезда. Хозрасчетная бригада из 24 человек взяла в аренду 210 гектаров поливной земли на пять лет и объявила себя кооперативом. Председатель кооператива Сарсенбай Назарбаев обстоятельно рассказал о системе оплаты. Она довольно сложна: за плановый урожай — одна цена, за сверхплановый — другая, из выручки коллектив рассчитывается с совхозом за износ техники, горючее, удобрения, вносит свою долю в общие расходы совхоза, платит налоги району. Остаток после всех расчетов опять-таки не принадлежит кооперативу — жестко определено, сколько можно пустить на зарплату, какая доля пойдет в фонды соцкультбыта, развития, на премии по итогам года.