— Это потому, что чехи — сплошь бедняки. Зато в Германии больше солидарности среди партийных…
До Райныша вдруг дошло, почему Гофбауэр так сердечно хвалит чехов, и он сказал теплее:
— Ты вот сюда лучше садись, друг, здесь не так жжет!
И снова они оперлись друг о друга.
Тепло, чистый воздух навеяли на Райныша дремоту. Гофбауэр припомнил несколько чешских слов и с грехом пополам составил из них фразу. Потом стали договариваться, как разыщут друг друга после завтрашнего расставания в России и как — после войны дома.
Прапорщик Шеметун, узнав, что топится баня, первую очередь выговорил для себя; но пришел он сюда с Еленой Павловной только в полдень и выгнал обоих пленных. Райныш с Гофбауэром так стремительно вылетели на мороз, что запах Елены Павловны не сразу выветрился у них из памяти. Оба многозначительно засмеялись.
— Ну, я б это тоже сумел!
— С таким-то мылом!
Они стояли у бани, готовые исполнять еще какие-нибудь распоряжения, хотя вполне могли бы и уйти. Мороз пробирал их, и они приплясывали на снегу и грели руки, глубоко засунув их в дырявые карманы прямо к голым и тощим своим телам. Рисуя себе дразнящие картины того, что, очевидно, сейчас делается за ветхими стенами бани, за замерзшим окошком, они и не заметили, как пролетело время. А когда неотвязное чувство голода напомнило им об обеде, было уже поздно: Шеметун с разрумянившейся Еленой Павловной вышли, и сейчас же в баню хлынули пленные офицеры. С ними прибежала и веселая сучка Барыня.
Райнышу с Гофбауэром пришлось быстренько сполоснуть полы, долить воду в кадки и подбросить дров. Офицеры тем временем раздевались в дырявом предбаннике, похожем на ледяную пещеру. У них были хорошо откормленные, гладкие тела. Обер-лейтенант Грдличка дал Райнышу и Гофбауэру по сигарете и обронил несколько благосклонных слов, блеснув отличным венским диалектом. Гофбауэр стоял перед ним в струнку и отвечал лаконично с неназойливой услужливостью.
Дожидаясь дальнейших приказаний и чаевых, оба друга остались в ледяном предбаннике. Каждый раз, когда открывались двери, из них вырывались клубы густого теплого пара, оседавшего на стенах нежным инеем. Райныш и Гофбауэр грели руки над дымом сигарет, а докурив — на спине собаки.
— Разжирела, — заметил Райныш и шепотом добавил на ухо Гофбауэру: — Курва офицерская!
Сучка радостно обнюхивала его окоченевшие руки. Офицеры недолго пробыли в бане: слишком много времени занимал ее Шеметун, и они торопились. Грдличка, уходя, дал Райнышу с Гофбауэром чаевые за всех семерых офицеров: это составило тридцать пять копеек.
Деньги принял Райныш, и оба по-солдатски поблагодарили. Еще помогли одеться замешкавшемуся доктору Мельчу и кадету Гоху.
Райныш хотел было разделить заработок, но Гофбауэр почему-то отказался принять свою долю. Райныш долго уговаривал его и, ничего не добившись, побежал в лавочку, где на половину денег купил хлеба и махорки. Собака сопровождала его в оба конца, и Райныш, возвращаясь с покупкой, играл с ней, высоко поднимая хлеб над головой. Барыня весело прыгала вокруг него и вместе с ним проскользнула в баню.
В тесном помещении, насыщенном влажным теплом, в холодеющих испарениях мигала керосиновая лампа. В уютной полутьме грела и светила все еще раскаленная печь. Райныш, Гофбауэр и Барыня сели к огню. Все дышало теплом, уютом и безопасностью.
Хлеб они съели вместо обеда и просидели в тепле до полной темноты. Вечером Гофбауэр погасил чадящую лампу, чтобы она не выдала их, и вышел закрыть ставни.
Едва он вернулся, как на хуторской улице зазвенели колокольцы. Барыня вскочила.
— Едут! — сказал Райныш.
Гофбауэр поспешно захлопнул дверь и накинул крючок. Прозвенели колокольчики вторых саней, и когда звук их замер где-то за винокурней, Гофбауэр победоносно воскликнул:
— Ну… чья теперь эта дача?
— Наша, — весело, глубоким басом, ответил Райныш.
Они подтянули лавку к печи, подбросили несколько больших поленьев и блаженно протянули ноги к теплу.
Райныш торжественно положил на лавку остаток черного хлеба и вызывающе запел:
— Не надо, — нахмурившись, оборвал его Гофбауэр.
На черных бревенчатых стенах дрожал розовый свет.
Он был тих, уютен и разливал тепло. Пленные размотали мешковину, скинули шапки, сняли даже шинели. Райныш, освобождаясь от грязных лохмотьев, выкрикивал: