Фишер закричал чешское «ура-а!», когда крик толпы уже опадал и стоявшие позади него, увидев, как яростно он взмахивает фуражкой, закричали снова.
Какой-то русский солдат в потрепанной шинели, один из тех, кто пришел сюда по делам и был прижат к стене торжественной манифестацией, вдруг в приливе буйной радости, раскинув для объятий руки, заорал Фишеру и кадетам:
— Братья! Мир! Свобода!
Он молниеносно исчез в дверях и сейчас же появился снова, размахивая портретом царя Николая, сорванным со стены в конторе. Царь безучастно глядел с портрета, с жалостной беспомощностью взлетая в руках солдата, и прежде чем люди успели опомниться, исчез под треск разбитого стекла.
Все это свершилось в какую-то долю минуты и уже в следующее мгновение мелькнуло лицо Трофимова, произошло какое-то быстрое, беззвучное замешательство за спиной твердых и суровых знаменосцев, кто-то принялся убирать осколки портрета, но солдата уже не было видно. Только грубее стали отгонять растерянных людей от стены, от того места, где стояли знамена.
— Парад войск, — пробормотал кто-то неподалеку от Томана.
Комендант, сильно побледнев, молчал дольше, чем это было необходимо. Тем внимательнее смотрели люди ему в рот. И когда он наконец заговорил, слова его были явственны и разносились далеко.
— Его величество царь Николай Второй, отрекшись от престола, возложил долг победно окончить войну и заботу о благе русского народа на его величество Михаила Александровича. Его величество надеется, что наша воля, воля русского народа, поможет новому царю в его трудной задаче.
Люди, стоявшие около него, вокруг Трофимова и знамен, прокричали троекратно:
— Ура!.. Ура!.. Ура!..
Трижды взлетели в воздух шапки, и несколько голосов затянуло:
Но комендант жестом прервал преждевременное пение и, подняв руку, воскликнул:
— Граждане! Армия просит вас сохранять полное спокойствие. Верьте исполнительному комитету, верьте нам. Будьте уверены, что наша общая борьба против внешнего врага не остановится и не ослабнет ни на минуту!
После этих слов прозвучало самое могучее «ура!» — это уж, верно, отличились кадеты.
Крики утихли, когда рядом с комендантом появился какой-то серьезный господин в пальто с каракулевым воротником и с каракулевой шапкой в руках.
— Граждане! — взмахнув шапкой, закричал он высоким пронзительным голосом. — Разрешите от вашего имени, от имени русского народа, поблагодарить армию за клятву верности!
Оратор помолчал, переводя дух, и снова голос его врезался в уши слушателей:
— Граждане!.. Но и мы не предадим наших героев! Война до победного конца!
Серьезный господин даже захлебнулся от усердия.
— Поздравим же нашу славную армию… с новым верховным главнокомандующим! Граждане! Да здравствует непобедимый русский царь! Да здравствует храбрая русская армия! Да здравствует победа!
Сзади позабыли закричать «ура!», а впереди, около Трофимова и кадетов, голоса рассыпались, потому что там уже поднимали на плечи старшего писаря. Не успел он прочно усесться на плечах товарищей, как взмахнул фуражкой.
— Граждане!
Прядь черных волос упала ему на глаза, и он не мог ее отвести, потому что обе руки у него были заняты.
— Граждане! — повторил он, одним глазом косясь на людей, с любопытством задирающих головы и поглядывающих на молчащего коменданта.
Писарь выкрикивал слова с расстановкой:
— Русская… армия… обещает вам… что она не предаст… свободный русский народ!
В конце концов и у него сорвался голос — слишком уж он напрягал его.
— Не выдадим немцам… нашу свободу!
Не удержавшись на колеблющихся плечах товарищей, писарь соскользнул на землю и закончил свою речь уже стоя, — тем выше выбрасывал он слова к небу, поправляя волосы покрасневшей рукой:
— Все… до последней капли крови! Ура!
Кадеты, пробившиеся вплотную к чистому ядру толпы, отвечали ему с нарастающей страстью и упоением. Широкоплечие знаменосцы торжественно подняли знамена. Те, кто был к ним поближе, сняли шапки и фуражки и глубокими голосами затянули как молитву:
Фишер, кадет Горак, а за ними и Томан, увлеченные могучим и величавым гимном, который осенью еще был для них символом протеста, без колебаний поддались общему настроению.
Постепенно обнажила головы вся толпа. Комендант, писари и солдатики, которых отогнали от знамен, стояли навытяжку. Толпа в приподнятом настроении пела гимн — неторопливо, с подчеркнутой достойностью. Мощный ритм заставил маленькие сердца кадетов биться с трепетной и преданной радостью. Вся полнота их чувств выразилась в напряженной солдатской осанке и в какой-то судорожной стремительности, с какой они вскинули ладони к козырькам. Не удержался от этого даже Петраш.