— Опоздали, голубчики!
Потом сумятицу выкриков прорезала громовая команда:
— Назад! В город!
В следующую минуту смешанная толпа, которая уже отяжелела и закружилась, как два встречных потока на дне оврага, была подхвачена волной солдатских шинелей. Эта волна накатилась, поднялась позади цветника пестрых знамен и, перемешав их, в своем порыве понесла за собой всю эту пеструю, колеблющуюся массу.
Уже единая толпа хлынула к городу беспорядочным потоком, который затопил, подхватил и оба больших трехцветных знамени.
И когда напор солдатских шинелей стал особенно стремительным, над гулом голосов взвился, словно оттолкнувшись от земли, могучий клич:
— Бей полицию!
И сейчас же в другом конце, будто эхом, отозвалось:
— Долой войну!
На лицах солидных манифестантов отразились негодование и испуг. И гул голосов прорезал далеко разнесшийся пронзительный выкрик:
— Граждане! Граждане! Берегитесь провокаторов!
Десятки голосов подхватили, многократно повторяя этот выкрик.
В мгновенье ока тяжелые трехцветные знамена были захлестнуты бурной, кроваво зацветающей волной:
Это громовое пение будто вырвалось из недр земных, и облака отразили его. Люди, как по команде, зашагали в ногу. Томан весь отдался атакующему ритму песни. Красные пятна впереди и вокруг него полыхали под открытым иссера-голубым небом, потом заколыхались в залитых солнцем улицах, растревожив их дремотную седь и распаляя сердца жаждой действий. От ритмического движения ног толпы, зажатой в тесных улочках, у Томана закружилась голова. Опьяненный, он с наслаждением отдавался течению.
Трехцветные знамена, которые совсем недавно вели толпу, которые были центром ее тяжести и взрезали ее, как плуг взрезает пашню, отваливая на сторону человеческую массу, — эти знамена казались ему теперь беспомощными обломками, уносимыми течением. Только один еще раз попытались взлететь голоса:
Но и этот последний, бессильный порыв в самом зародыше был сбит, задушен сотрясающим шквалом победных кликов:
— Долой монархию!
У Томана мурашки пробежали по спине. А потом уж он, как в жару, кричал во все горло то же самое, что кричала толпа, как будто ему совсем безразличен был смысл слов. Он даже не слышал своего голоса.
На углу одной из улиц Томан оглянулся, ища Трофимова, но нигде, куда хватал глаз, не было видно трехцветных знамен. Во всю ширину улицы, будто по руслу, текла алыми стягами, брызгалась алой пеной флажков, шумела и пела, пахла потом, дегтем, табаком, кислой капустой и хлебом орущая толпа — землистая, черная и багровая. Головы в шляпах, фуражках, кепках, простоволосые…
Рядом с Томаном кто-то гаркнул:
— Долой полицейских!
У Томана заложило уши. А с другой стороны чисто одетый господин проворчал злобно:
— Чтобы тебе воровать было легче!
Спереди оборачивались, предупреждали:
— Граждане, товарищи, берегитесь провокаторов! Теснее ряды!
А в ответ Томана опять оглушало:
— Да здравствует республика!
Какой-то гладкий господин в шубе насмешливо спросил:
— Республика? А что это такое? С чем ее едят?
Несколько человек громко засмеялись; Томана толкнули в бок:
— Товарищ, в ряды! «Товарищ»?
От этого обращения у Томана снова мурашки пробежали по спине. Томан поймал себя на том, что поет:
Он пел, вдыхая запах женских духов, запах пота, табака, дегтя, пел и топал ногами…
На широкой главной улице людская река потекла медленнее. В одном месте она даже остановилась, крутясь, как в водовороте. Потом одна какая-то спаянная кучка суровых людей решительно пробилась через водоворот. Был момент, когда Томан чувствовал себя зернышком между жерновами.
Он зацепился за что-то рукавом, очнулся, повернулся, расцвел и закричал:
— Софья Антоновна, да здравствует революция!
Никогда еще глаза этой девушки, внезапно замеченные им в толпе, не смотрели на него с таким ликованием и восторгом.
— Идите к нам! — дружески сказала Соня и затащила его в шеренгу молодых людей.
Она сама взяла его под руку, и Томан только чувствовал, как ее локоть двигается в такт шагам. Пели все одну и ту же песню, временами прерывая ее возгласами:
— Ура! Ура! Ура!
И вот они уже на площади, зажатые в необозримой человеческой массе. Вся площадь, казалось, обрызгана свежей кровью. Много солдат, веселых, сбитых с толку, удивленно-настороженных. Там и сям попадались пленные, то в одиночку, то кучками, многие — с броскими красными ленточками на груди или за околышками фуражек.