— А как же, найдутся, — сказал Пиларж степенно. — В Сибири, — я был раньше в Сибири, — многие подали заявления, да один сукин сын прямо на вокзале украл у товарищей хлеб и дал тягу. Ребята потом голодные ехали до самого Киева.
С этого эпизода, так все время и вертясь между офицерами, Пиларж перешел к рассказу о себе самом и никак не мог отойти от этой темы.
— В Сибири я тоже участвовал в нашем общем деле… И здесь, еще зимой, вел переговоры с паном лейтенантом Фишером. А каково там-то жилось — сами понимаете. Но я еще и на родине работал в организации. Хотя должен признаться, здесь это меня порой уже утомляет. И я давно кашляю, очень горло раздражено. Теперь-то легче. Завел я тут кое-какие знакомства, так что могу теперь сделать себе облегченье. Господин аптекарь Вайль мне пилюльки дает. Очень хорошо на меня действуют. Это у меня и дома бывало. Наверное, хроническое, а может, и от погоды. Как схватит, сил моих нет. Ну, теперь-то получше буду питаться. В нашей конторе тоже свой человек — пан лейтенант Фишер его знает. Так он будет давать мне из ихней кухни что посытнее. Но главное, конечно, теплая постель да баня; тогда, глядишь, и кровь заиграет. Летом мы все надеялись, что к этой поре уже дома будем. А теперь придется потерпеть.
В будущем-то году как пить дать кончится война. Все уж из последнего тянут. А что в войско вербуют, это ничего, я-то понимаю, это надо, пока мир не подписали. Ну, а не переменится, — и мы, старики, в армию пойдем…
Он закрыл рот, только когда Петраш подозвал его. Тогда он торопливо протиснулся меж офицеров и постучал кулаком по столу.
— Тихо! Пан обер-лейтенант желает говорить.
— Лейтенант, — поправил его Петраш.
Тишина медленно стекалась в угол, где стоял стол, и пленные теснились вслед за ней, сливаясь в одно черное, все увеличивающееся тело с множеством призрачных лиц и глаз, напоминавших темным блеском своим глаза насекомых. В тяжелом воздухе, хлынувшем вместе с ними к столу президиума, трудно было дышать.
— Откройте окно! — недовольно приказал Петраш.
Глаза, похожие на глаза насекомых, поднялись к окну. Пиларж в растерянном усердии кинулся к стене, темнота зароптала. Окно, скользко-влажное от испарений, набухло и не открывалось.
Пиларж не стал долее ждать и снова энергично застучал по столу:
— Внимание! Господа офицеры пришли научить нас уму-разуму, объяснить нам, что сейчас делается на свете. Так что сердечный им привет и спасибо за честь, которую они нам оказали… Открываю собрание! Слово пану обер-лейтенанту.
На этот раз Петраш его не стал поправлять.
Из глубокой тени между нарами вылезали все новые призрачные лица; они громоздились теперь от пола до самого потолка.
— Ничего не видать! — гаркнул кто-то из недр барака, и вслед за этим выкриком, через все помещение, к самому столу подкатилась стремительная волна шума.
Петраш наклонился над бумагами и принялся говорить, не обращая на шум внимания. Только тогда над ним медленно выросла гора тишины, а шум откатился куда-то в темные углы. Петраш говорил:
— Мы пришли как представители организации пленных офицеров. Чешские организации, как вам известно, есть во всех лагерях военнопленных. Мы хотим рассказать вам об этих организациях, чтобы поднять ваш дух и вместе подумать о нашем общем долге перед нацией. Еще мы должны сообщить вам, что, как единственная национальная организация, мы от имени чешского народа поздравили местный исполнительный комитет с переменой правительства и с тем, что при всем том удалось сохранить порядок, и пожелали осуществления лучших надежд русского народа. Исполнительный комитет поручил нам передать всем здешним чехам, как представителям чешского народа, благодарность за внимание и привет от русского народа.
Кто-то зааплодировал, его поддержали еще несколько человек.
— У нас бы тоже такое не мешало, — вырвалось из глубины барака. — Тогда разом — крышка войне!
Петраш выпрямился и, не моргнув глазом, продолжал:
— Русский народ обещает довести войну за освобождение славян до победного конца. Речь на нашем первом собрании произнесет председатель нашей организации пан лейтенант Томан.
Томан, готовый начать, уже стоял у стола.
— Ничего не видать! — рявкнул все тот же голос.
— А чего тебе глядеть! Уши открой!