Куцевола опять сел.
— Вы вот хотите на фронт… А мы оттуда бежим.
У Томана стянуло горло. Темнело; в избе, наполненной едким махорочным дымом, воцарилось молчание.
— Вы с фронта? — нарушил молчание Томан неверным, поникшим голосом.
— Да… — протянул Куцевола, вздохнув. — С фронта.
— Ранены?
Молодой солдат глубоко затянулся и не сразу проворчал:
— И ранены были.
Томан вдохнул тяжелый воздух.
— Чехи хотят вам помочь — прогнать немцев.
— Ни к чему. Пока ничего такого не требуется.
Томана облило холодом.
— Как это ни к чему? Надо защищать революцию!
В продымленном желтом луче света, как занавес, закрывавшем темную лавку за печью, появилось вдруг красное обветренное лицо, растрепанная борода и выгоревшая гимнастерка.
— А вот так! — воскликнул этот человек осипшим голосом. — У нас, видишь ли, революция. А тут, за спиной, ей угрожают… змеи, в том числе ваши!
— Сядь, отец, — спокойно сказал Ширяев, и растрепанная голова исчезла.
Снова потянулась смятая, нестойкая тишина. Потом Куцевола сказал:
— С чего же это вы, австрияки, желаете воевать за милюковский Царьград и за проливы?
Возмутившись вдруг, Томан взорвался:
— Некогда думать о Царьграде, неприятель у вас в стране, надо от него защищать революцию… И вовсе мы не австрияки! Вы провозгласили самоопределение наций… Революция не помышляет о завоеваниях… — Холодок вокруг Томана сгущался, но он его уже не замечал. — Немец проглотит все, в том числе и революцию!
— Не проглотит. Подавится.
— Сглотнет и не заметит.
— Людей и страну не съешь.
У Томана сразу заболело под сердцем, и голос его упал.
— Вы не знаете, что значит быть народом без свободы, без права распоряжаться своими делами…
Ширяев, который до сих пор молчал, откровенно засмеялся:
— Как это не знаем? Почему же мы тогда восстали? За что борется революция? — И закончил неуместный спор с гостем: — Ну, ладно, хватит. А резолюцию свою пошлите прямо в Совет. Господам в президиум. Может, и получите в ответ что-нибудь сладенькое.
Молчание прокуренной комнаты стало после этих слов еще холоднее и плотнее. Томан стоял, будто босой на острых камнях. Когда он уходил, все, правда, пожали ему руку, но с нескрываемым равнодушием.
Он вышел с чувством, будто в душе его все переворошили безжалостными руками.
97
Быть может, вы видели когда-нибудь реку перед водопадом, вздувшуюся от обильных дождей.
Вобрав в себя говорливые источники, она долго, долго, спокойно и лениво текла по бесконечным равнинам, задерживаясь в заводях и загнивая в прибрежных болотах.
И вдруг, незаметно для глаза, просыпается река и ускоряет свой ток, обеспокоенная чем-то неожиданным и невидимым; спешит, бежит, растревожив сонные заводи и врываясь в мирно гниющие болота; донные струи, кружась, поднимаются к вздутой поверхности, водовороты, стремительно помчавшись вперед, завихряют грязные затоны, разрывая встречное течение.
И разом река всем своим могучим, упругим телом ударяется о пороги; вскидывает бурные волны, шумит, шипит, пенится, плюется брызгами; тащит за собой испуганную и взвихренную воду заводей, рвет берега, буравит прибрежные болота, занося их галькой и песком.
И наконец исполненная страшной, неукротимой воли, головокружительным водопадом исступленно бросается с обрыва — чтобы потом свежей, веселой, вспененной, сверкающе-пляшущей, рваться через накатанные и обкатанные камни, от хаоса — снова к размеренному бегу уже по иной равнине, ближе к желанному морю.
Такой вот порожистой рекой над водопадом, вздувшейся от ливней крови, пролитых на фронтах, был в России с ранней весны год 1917.
В этот год русские города не заметили, как мартовские ветры снесли с полей снега и под набухшим небосводом почернела и набухла земля.
За стенами неспокойных городских домов люди прислушивались к умиротворяющим голосам министров, командующих армиями, политических деятелей, депутатов, известных социалистов; упивались истеричным криком Керенского, подхваченным, разлитым, усиленным, повторяемым и разносимым печатью во все уголки и щели широкой земли; подобно колоколу, заглушал он в эти панические дни грозные раскаты революции, звеня в ушах, потрясая умы, подавляя непокорность сердец.
Но газеты, «спасающие» Россию от революции, с первых же дней забили тревогу.
«Начинается контрреволюционная агитация. Бунтуют освобожденные из тюрем, подбивая людей громить помещичьи усадьбы».