— Кабы не напугали тебя нашим ножом!
— Тебя натравливают, а ты не слушай!
— Чего тебе у нас взять-то?
Фишер, наткнувшись разгоряченным лбом на эту спокойную веселость, сразу остыл.
— Ну, а все-таки, — сказал он с бессмысленным упрямством, — вдруг я пошел. Например, понравилась мне твоя жена.
— Да твоя лучше, толще!
Спор закончился громким веселым смехом, да еще кто-то размашисто, как пьяный, крикнул:
— Долой войну! Пиши резолюцию…
У Томана так сильно билась кровь в висках, что пуще всякого крика заглушала его попытки вставить слово. Перед ним вынырнул рябой человек с жесткими усиками.
— А ты знаешь, что такое социальная революция? Но станем стрелять в братьев, и баста!
Фишер, затерявшийся было в толпе, теперь, подхлестываемый страстью, вскарабкался обратно к Томану и, возвысившись над противниками, негодующе замахал руками.
— У вас, — во все горло заорал он, не обращая внимания на смех и сутолоку, — русский будет биться с русским, а немецкий волк всех вас разом проглотит! Думаете, немецкий солдат стрелять не будет? Немец-то умнее, чем русский необразованный дурак! Во Франции, в Англии и в Америке люди ученые, они образованнее вас, а воюют! Потому что понимают, за что…
— Товарищи…
— Тоже еще товарищ!
Кто-то сзади приподнялся на носки и закричал:
— Вильгельмовских рабов тоже, может, стращают русским дураком, что отнимет их чистую, великую, сильную родину!
Вперед, к Фишеру с Томаном, пробился молодой бледный солдат, которого Томан встречал у Коли Ширяева.
— Прошу слова, товарищи!
Томан отчего-то встревожился.
Солдат желтыми пальцами скручивал цигарку.
— Вы ведете себя неправильно! Перед вами — образованные иностранцы! Товарищи, у них мы можем научиться уму-разуму. Я был на фронте, как и вы, и ранен был. Так что разрешите…
Русские и чехи затихли, сбитые с толку, недоверчивые, но полные любопытства.
— Тише, — энергично скомандовал сам Петраш.
Солдат обратился к чехам.
— Господа, во-первых, спасибо за науку. Вы люди умные, образованные, европейцы. Так что простите уж нас, русских дураков. Мы — народ неученый. Помогите же нам найти правду!
Потом он снова обратился к толпе:
— Товарищи, нам нужно знать чистую правду, с которой можно победить. Которая в конечном счете победит потому, что она чистая правда. Это здесь уже было сказано! Итак, нам нужно ясно знать, является ли война, вот эта самая война, — правдой? Или она ложь? Добро она или зло? Ученые люди нам это объяснят.
Солдаты теснились к вагону, чтобы лучше видеть и слышать.
Чехи хранили неуверенное молчание. К ним и обратился молодой солдат:
— Прошу вашего слова!
Многие чехи, наблюдавшие спор уже из дверей теплушки, теперь отвернулись, отошли в глубь вагона. Петраш со смутной подозрительностью холодно и осторожно ответил солдату:
— Вы слушали, что здесь говорили?
— Слышал, но это, мне кажется, только скорлупка орешка. А нам нужно ядрышко.
— Война в защиту родины — ваш долг, — твердо заявил Петраш.
— А наступление? — жарко выкрикнул кто-то из солдат.
Молодой солдат остановил крики нервным движением руки.
— Вы меня не поняли! — И скромно, едва заметно улыбнувшись, он послюнил цигарку. — Видите, неученый человек не умеет даже спросить толком. Я хотел бы знать: вот эта война — добро или зло, справедливая она или несправедливая, за правду она или за ложь? Война… Ну, сама по себе, в общем…
Томан не справился со своим волнением и негодованием.
— Война сама по себе зло, — сказал он раздраженно. — Но теперь мы воюем для того, чтобы больше никогда не было войн. Поэтому нам необходимо вместе с вами в этой войне победить. Это единственно возможная война против войны.
— Война — зло! Спасибо. Поняли. Вот и кусочек нашего ядрышка.
Молодой солдат опять скромно, виновато улыбнулся.
— Простите, один дурак может задать больше вопросов, чем десяток мудрецов ответить. Война — зло, и вот это — правда для всех… для всех людей… Людей! А то, что вы потом сказали, — это только ваша правда. Уже не немецкая. А вы нам скажите такую правду, чтобы нашему слову поверили, даже немцы… Потому что чистая правда — одна. Откройте нам настоящую правду, не киевскую, не вятскую, а такую, которая одна и та же для всех народов, она и победит: и немецких генералов, и вашего кайзера, во всем мире, потому что она чистая, единая.
— Большевик! — заорал кто-то поверх внимательно задранных голов.
— Товарищи! — повернулся солдат к толпе. — Может, я неясно выразился. Товарищи, вы меня понимаете?