- Наплюй на черные неглиже, - говорила полная блондинка. - Если хочешь сохранить привязанность своего мужа, - сказала я ей, - послушай лучше меня...
Ускользнувшая было мысль приплелась обратно по своим собственным соображениям и прыгнула прямо в руки Бобу. "Проговориться? - повторил он с вопросительной интонацией. - Проговориться насчет _чего_? Я имею в виду Шэдвеллу".
- Презреннейшему из всех людей на свете, - машинально добавил старый Мартенс. И тогда на старой его физиономии возникло престранное выражение: гордое, коварное, боязливое...
- Вам хотелось бы найти истоки Нила? - спросил он. - Хотелось бы?
- Пусть себе _едет_ в Мейн, - сказала я. - Пусть себе целыми днями раскрашивает скалы, - сказала я. - Только, ради Бога, держи его к чертям подальше от острова Файр [маленький островок в Нью-Йорке, рядом с Лонг-Айлендом, место для отдыха, известное тем, что там собираются гомосексуалисты], - сказала я. - Хэролд, ну разве я не права? - спросила крупная блондинка.
Боб понял, что Пит Мартенс что-то шепчет. Судя по выражению его лица, что-то важное, и молодой человек попытался разобрать слова среди гула, а при этом в голове его возникла пьяная мысль: надо бы все это застенографировать или вроде того... _хотите узнать, вправду узнать, где это зарождается и как, и как часто?_ Но нет, разве я что-нибудь знаю? Много лет я была Кларой, гадкой мачехой, а теперь я - Клара, гадкая теща. _Встречаются ли такие в каждом поколении? Должно быть... известно уже много лет... известно уже много лет... только Кто? и Где? - искал, исследовал, как Ливингстон и все прочие, проводившие исследования, искавшие, перенося лишения, истоки Нила_...
Кто-то, скорей всего Клара, издала долгий, повергающий в дрожь крик, а потом в голове Боба Розена на некоторое время не осталось ничего, только гудение, гудение, гудение, а старик Мартенс откинулся на спинку стула, и его кроваво-красный глаз смотрел на него в сардоническом молчании, и веко медленно-медленно опускалось, закрывая его, но старый Мартенс так и не сказал больше ни единого слова.
Похмелье оказалось настоящим кошмаром, который постепенно оседал, благодаря (а может, вопреки) всем средствам, до которых удалось додуматься больному мозгу Боба: черному кофе, крепкому чаю, шоколаду с молоком; соусу из сырого яйца, красного перца и вустерширского сыра. По крайней мере, с благодарностью подумал он через некоторое время, рвота на пустой желудок мне не грозит. По крайней мере, все необходимые средства есть в квартире и выходить на улицу не нужно. Этот район вращался вокруг определенной точки, и он жил как раз в ней, в квартале, где копченая лососина и бейгели [твердые глазированные булочки в форме пончика] постепенно отступали перед натиском свиного сычуга и требухи, с одной стороны, и Bodegas, comidas criollas [винными погребками, креольскими харчевнями (исп.)], с другой; дети носились шумными стаями среди грузовиков и автобусов, а сверла непрестанно терзали улицы.
Прошла минута, прежде чем он понял, что шум, доносящийся теперь до него, вовсе не приглушенное эхо сверления, а стук в дверь. Неверной трясущейся походкой он добрался до нее и открыл. Он ничуть не удивился бы, если бы на пороге оказался ворон, но там стоял высокий, слегка сутулый человек с крошечной головкой и скрещенными на груди, как у богомола, руками.
Последовало несколько тщетных сухих щелчков, а затем из горла Боба вырвалось имя: "Шэдберн?"
- Шэдвелл, - мягко поправили его. - Т.Петтис Шэдвелл... Боюсь, вы плохо себя чувствуете, м-р Розен...
Боб вцепился в дверной косяк, тихо застонал. Руки Шэдвелла расцепились и показался - не маленький человечек, которого он потихоньку обкусывал, а - бумажный пакет, который вскоре открыли.
- ...поэтому я взял на себя смелость и принес вам немного горячего куриного бульона.
Он оказался блаженно теплым, в нем присутствовали и вкус, и консистенция. Боб вылакал его, прохрипел слова благодарности. "Не стоит, не стоит, - махнул рукой Шэдвелл. - Всегда рад оказать небольшую услугу". Воцарилось молчание, его нарушали лишь слабые глотательные звуки. "Старик Мартенс, как жаль. Конечно, он _был_ стар. И все же, какое потрясение для вас. Удар, как мне сказали. Я, э-э-э, надеюсь, у вас не было неприятностей с полицией?"
Казалось, от горячего бульона у Боба внутри возник мягкий прилив сил. "Нет, они очень мило себя вели, - сказал он. - Сержант называл меня "сынок". Они меня и привезли сюда".
- А-а. - Шэдвелл погрузился в задумчивость. - У него не было родственников. Я это точно знаю.
- М-м-м.
- Но... допустим, он оставил пару долларов. Маловероятно, но... И допустим, он завещал пару долларов кому-нибудь или, может, какой-нибудь благотворительной организации. Неважно. Нас это не касается. Он никак не стал бы вносить в завещание свои бумаги... наброски старых материалов, написанных им, и все такое. Это вообще для людей интереса не представляет. Возьмут и выбросят или сожгут. Но для _меня_ они представляют интерес. Я хочу сказать, знаете ли, я ведь всю жизнь занимаюсь рекламой. Когда был мальчишкой, разносил рекламные листки. Это факт.
Боб попытался представить себе Т.Петтиса Шэдвелла мальчишкой, не смог и стал пить бульон. "Хороший бульон, - сказал он. - Спасибо. Очень любезно с вашей стороны".
Шэдвелл упорно твердил, что оно того не стоит. Он хихикнул. "Старина Пит таскал в своем старом портфеле обалденнейшие материалы, - сказал он. По сути дела, часть их имела отношение к одной затее, которую мы когда-то пытались вместе осуществить. Однако из этого ничего не вышло, и старикан по этой причине стал склонен к некоторой запальчивости, но все же... я полагаю, она показалась бы вам интересной. Можно я вам покажу?"
Боб чувствовал себя по-прежнему гадко, но желание умереть прошло. "Конечно", - сказал он. Шэдвелл окинул взглядом комнату, затем выжидательно посмотрел на Боба. Спустя минуту он сказал: "Где он?" - "Что где?" - "Портфель. Старика Мартенса".
Они уставились друг на друга. Зазвонил телефон. Боб застонал, поморщился от боли, снял трубку. Звонила Норин, девушка с притязаниями в области драматургии и литературы, с которой он тайком предавался разврату на основе принципа то да, то нет, причем периоды "нет" возвещало присутствие в квартире Норин матери Норин (вязание, нравственные устои средних слоев населения и все прочее), когда приходил весьма сладострастно настроенный Боб.
- У меня жуткое похмелье, - сказал он в ответ на ее первый (сдержанный и общепринятый) вопрос, - и в квартире развал.
- Видишь, что происходит, стоит мне на минутку от тебя отвернуться? радостно закудахтала Норин. - К счастью, на сегодня у меня нет ни работы, ни общественных обязанностей, так что я сейчас приеду.
Боб сказал: "С ума сойти!", повесил трубку и повернулся лицом к Шэдвеллу, который грыз кончики своих цепких пальцев. "Спасибо за бульон", - сказал он, и в его голосе прозвучала некоторая завершенность.
"А как же портфель?" - "У меня его нет". - "Он стоял около стула старика, когда я видел вас обоих в баре". - "Тогда он, наверное, в баре и остался. Или он в больнице. А может быть, у полицейских. Но..." - "Его там нет. И у них тоже нет". - "Но и у меня его нет. Правда, м-р Шэдвелл, я вам очень благодарен за бульон, но я не знаю, куда, к черту..."
Шэдвелл потер свои крохотные заостренные усики, похожие на значок Л, обращенные острием к его крохотному остренькому носику. Он встал. "Как жаль, право. Эти бумаги связаны с делом, в котором мы участвовали вместе со стариной Питером... в действительности, я имею на них такое же право, как... Хотя послушайте. Может быть, он вам о нем рассказывал. Он говорил об этом всякий раз, как напивался, а когда не напивался, тоже, как правило, говорил. О том, что ему нравилось называть "Истоками Нила"? М-м-м?" Эта фраза добралась до колокольни, и тогда колокола явно зазвенели, во всяком случае, Шэдвелл это заметил. Он совершил как бы прыжок вперед, и его пальцы легли на плечи Боба.