***
Адам закрывает книгу и смотрит на старика. Мальчик видит, как из уголка его закрытого глаза скатывается слеза. Кардиограф, монотонно пищащий до этого и настолько привычный, что уже совсем незаметный, начинает истерить. В палату врывается медсестра. Через несколько минут приходит главврач и выводит Адама в больничный холл.
— Что произошло? — спрашивает мальчик главврача.
— Похоже, он просыпается.
— Можно мне побыть с ним?
— Лучше подожди здесь, — показывает доктор на диван. — Мы позовем, если все будет хорошо.
Адам садится на диван. Он открывает книгу и читает послесловие.
***
«Прости меня» — фраза, неспособная отмыть нравственного калеку, коим я являюсь. Но если люди, под грудной клеткой которых затягиваются оставленные мной шрамы, наконец окончательно подтвердят свои выводы, может, им станет хоть немного легче.
Это совсем не способ оправдать себя и не мгновенное прозрение. Просто я окончательно подтвердил свои самые глубокие опасения. Вся моя жизнь строилась лишь на любви к себе, погоне за выгодой и отравлении своего окружения.
К чему все это? Просто последним булыжником на чаше моих весов, измеряющих добро и зло, стало то, что мой брат сел за решетку. Я не в силах помочь ему и не в силах помочь себе. Разгневанный, скорбящий отец — хуже палача, наверное, и не придумаешь. А если учесть, что этот палач вооружен самым мощным оружием современности — властью, выходит, шансы мои где-то очень близки к нулевой отметке.
Говорят, осознание проблемы — уже половина ее решения, но это тоже не работает с такими, как я. Так что теперь мне только остается просить прощения. Но это совсем не поможет мне вытащить брата из тюрьмы. Если бы я не был тем пьяницей и наркоманом, он по-прежнему был бы счастлив в окружении своей семьи.
Эти слова неспособны отрастить палец на ноге у Веры. Из-за собственного тщеславия я загубил мечту всей своей жизни, и перспективная карьера футболиста закончилась на самом старте.
Это не поможет моим детям и жене. Быть может, помогут деньги, которые я оставляю им до последней копейки, но отца они точно не заменят. Хотя Вера, наверное, найдет им отца и получше. Без моих постоянных измен ей будет намного легче дышать.
От моего крика о прощении Дэн не вернет своего брата. Быть может, я и не виноват в смерти Семена, но его короткую жизнь я делал совсем невыносимой.
Меня зовут Глеб. Описывая эти истории и пытаясь посмотреть на себя со стороны, я все больше презирал свою мерзкую персону. Наверное, лучшим вариантом было бы и вовсе избавить от нее этот мир.
Да, я думал об этом. Для этого мне даже не пришлось бы ничего делать. Просто остаться в городе и ждать, когда пуля скорбящего отца остановит мое сердце. Но это, наверное, было бы слишком лояльным приговором. Гораздо сложнее будет со всем этим жить дальше. Жить и прокручивать в голове поступки, отравившие не одну жизнь.
Эта книга историй, о которых я очень сильно сожалею. В ней вырываются на свободу все грехи, которые только можно представить, и написал я ее, свято веря в то, что это хоть кому-то поможет задуматься.
***
На диван садится мужчина.
— Ну что, дочитал? — спрашивает он.
— Дочитал, — кивает мальчик, переполненный грустью. Он кладет книгу на диван рядом с собой.
— Что скажешь?
— Мне очень жаль его. Что было с ним потом?
— Ты читал его «Утреннее пение автомата»?
— Нет.
— Это его история о войне.
— Он был на войне?
— Да, и не на одной. Он служил бы и дальше, если бы не ранение.
— Тот поступок, — говорит мальчик. — Я бы очень хотел об этом написать.
Глаза мужчины становятся стеклянными.
— Ты хочешь узнать, что было до аварии?
— Если вам больно, не рассказывайте.
— Когда я рассказываю эту историю, боль, наоборот, уходит.
***
Два года назад.
К загородному дому подъезжает черный Citroen. Все вокруг ослепительно белое. Снег идет уже вторые сутки — пушистый и крупный. Утренний свет переливается на нем яркими отблесками. Немолодые Глеб и Вера выходят из машины и идут по расчищенной тропинке к крыльцу. Дверь открывается, из нее выбегает мальчик семи лет.