Закрыла глаза.
И начала танцевать.
Не быстро.
Не громко.
А точно.
Каждое движение — как ветер в одуванчике.
Каждый поворот — как свет на воде.
Она кружилась, будто рассказывала историю — о тишине, о ритме, о том, как важно быть собой, даже если ты пчела, или кошка, или просто кусок света под землёй.
И в самый красивый момент — упала в бочонок с мёдом.
— Это называется «финал», — сказал Шустрик.
— Это называется «падение с достоинством», — донеслось из бочонка.
Лес затих.
Потом — взорвался смехом.
Той ночью лес спал спокойно.
Но утром, когда солнце коснулось поляны, все увидели:
на дне бочонка, среди остатков мёда, лежала маленькая розовая лента.
— Это она, — сказала Шурочка. — Доказательство.
— Доказательство чего? — спросил Шустрик.
— Что смех — не шум.
Что искусство — не глупость.
И что даже самая толстая кошка в розовом платье может спасти мёд.
Замечено: итог главы
Замечено: если толстая кошка в розовом платье танцует — значит, все скоро вернутся.
Или хотя бы засмеются.
— Шурочка, запись №4
Глава 5. Неожиданный гость
В тот самый день, когда лес уже начал забывать о тишине, а пчёлы снова жужжали в ульях, произошло нечто странное.
На поляну, где раньше стоял старый дуб с объявлениями, пришёл незнакомец.
Он был высоким, стройным, с длинным хвостом, в пальто до пят и шляпе, из-под которой торчали усы, как у дирижёра. В одной лапе он держал чемодан, в другой — указку.
— Добрый день, — сказал он, не повышая голоса. — Я — Бородач.
— Бородач? — переспросил Шустрик, выглядывая из-за куста. — У тебя же нет бороды!
— Это фамилия, — ответил тот. — А не признак.
Шурочка открыла блокнот:
«Замечено: если кто-то говорит, что борода — это фамилия, значит, он либо шутит, либо очень серьёзен. А если и то, и другое — значит, он останется».
— Я — хроникёр, — объяснил Бородач. — Записываю истории тех, кто делает мир ярче.
— А мы такие? — спросил Тимоха, поправляя шляпу.
— Вы — первые, кого я вижу, кто танцует, чтобы спасти мёд, — сказал Бородач. — Это уже легенда.
— Это был эксперимент! — выпалил Шустрик. — Я проверял, можно ли плавать в мёде!
— Можно, — сказал Тимоха. — Но потом вылезти — уже нет.
Бородач достал из чемодана камеру на треноге.
— Разрешите запечатлеть?
— Только не в профиль! — взвизгнул Шустрик. — У меня ухо торчит!
— Тогда в три четверти, — сказал Бородач. — Как в театре.
На следующее утро Бородач пошёл в библиотеку — к сове Бубо.
— Вы изучаете лес? — спросила она, протирая очки.
— Я изучаю смех, — ответил он. — Как он появляется, что его вызывает, и почему он важнее мёда.
— Это невозможно, — сказала Бубо. — Смех — хаос. Его нельзя измерить.
— Можно, — сказал Бородач. — Если смотреть на танец Марианны.
Через час он стоял на поляне, направив камеру на Марианну, которая репетировала «Прыжок в неизвестность».
— Остановитесь! — крикнула она. — Вы нарушаете эстетику момента!
— Я фиксирую её, — сказал Бородач. — Чтобы показать: искусство — не просто движение. Это наука о красоте.
— Это называется «вторжение в личное пространство», — сказала Шурочка, делая запись.
— Это называется «документальный фильм», — ответил Бородач. — Эпизод первый: «Толстая кошка в розовом платье и её борьба с объективом».
День за днём Бородач снимал:
· как Шустрик падает в куст,
· как Мишка лакомится мёдом,
· как Тимоха пытается починить самокат,
· как Колюша разговаривает с грибами.
Но однажды он снял Шурочку, когда она сидела у ручья и не записывала.
— Почему ты не пишешь? — спросил он.
— Потому что иногда нужно просто быть, — ответила она. — А не замечать.
— Но это против правил хроникёра, — сказал Бородач.
— А это против правил жизни, — сказала Шурочка.
Бородач замер.