— Не надо про летчика! — взмолился Штунмахер. — Эта песня скоро полезет у меня из задницы! За всю свою недолгую и уже закончившуюся жизнь я знал только одного человека, у которого эта прекрасная мелодия не лезла из задницы. Человека этого звали Анна Каренина-Млекова.
— Не может быть! — пророкотал Капитан Немо. И процитировал следующие строки:
Ты крепко обнимаешь мои ноги
К груди моей прижавшись головой
А я стою, как прежде, на пороге
Ведь ты мешаешь мне пройти домой
— Да, — сказал Штунмахер, — это из цикла «У ног моих валялся Нострадамус».
— Я должен владеть этой женщиной! — заорал Капитан Немо, и вода вокруг него стала коричневой.
Принюхавшись, Штунмахер решил, что и запах у воды стал коричневым.
— Sorry, — потупившись, пробормотал Владыка Всей Воды, — нервы ни к черту. Вперед, за Анной!
— А как же первая воспитанница, — спросил Штунмахер, — поматросил и бросил?
Капитан Немо махнул рукой в сторону Василисы Зинаидиной и, нагнувшись к штунмахерову уху, сказал дословно следующее: — Когда твоя возлюбленная где ни попадя начинает метать икру, это значит, что твой конь застоялся в седле. А раз так — пора в путь!
— По коням! — раздался чей-то голос.
И Штунмахер был мгновенно отправлен на сушу с суточным пайком водорослей и новым водяным противогазом, предохраняющим легкие от попадания в них воздуха.
Да и выглядел Штунмахер непривычно. Три мертвых рыбака у лунок — живой тому пример.
История № 9. «Сделал дело — делай следующее»
Всем известно, что русские произошли от славян, от всяких кривичей, вятичей и т. п. Но мало кому известно, что эстонцы ведут свою родословную от китайцев, а итальянцы (именно — сицилийцы) вообще бывшие негры. Евреи, скорее всего, это часть арабов, немцы — выходцы из Африки, а самой древней народностью являются инопланетяне, имевшие на Земле в качестве перевалочной базы Атлантиду.
Варфоломей Индигов считал, что он прямой потомок атлантов. Но так как доказательств у него не было, то и денег за это ему не полагалось. Потому-то Индигов и пошел работать в среднюю школу учителем английского языка.
— My name, — сказал на первом уроке Индигов, — is Bartolomeo. Understand?
Дети закивали головами.
— I'm your new teacher, — прорычал Индигов, — and you are my new students! Well?
Дети опять закивали.
— Attention! — проревел Индигов. — You, come to me!
Худой очкарик поднялся и медленно зашагал к Варфоломею.
— What's your name? — спросил Индигов.
Очкарик молчал.
— What's your name, boy? — повторил Индигов.
Мальчик шмыгнул носом, протер очки и зазвенел в кармане мелочью. Последнее Индигова зацепило больше всего.
— Fuck! — заорал Варфоломей. — Yor name, how? Bitch! Fuck! Shit, tell me your name! Fuck! Suck on the beach! Shit!
Очкарик молчал, как попугай, съевший язык за завтраком.
— Motherfucker, — сказал Индигов и пошел за зарплатой.
Денег ему не дали, и вообще выгнали с помощью метлы, завхоза и трех старшеклассников. Потом Варфоломей Индигов узнал, что школа, в которой он пытался работать, была построена специально для глухонемых. То есть тот рухнувший в обморок очкарик не издевался над Индиговым, а, скорее, наоборот. И если бы несчастный мальчишка, падая, не размозжил себе голову, Индигов обязательно навестил бы его в больнице. Но глухонемой юноша голову таки размозжил. На Варфоломея Индигова завели дело с пометкой «Top Secret». В деле был всего один лист, посередине которого синела размашистая надпись:
«Дело № 328 бис»
Ниже было старательно выведено:
«Исходя из всего вышеперечисленного, я считаю, что мерой наказания для В. П. Индигова должна быть установлена казнь через повешение на веревке, выпускаемой фабрикой «Светоч».
Следователь Бобров»
Под подписью следователя виднелась полустертая карандашная пометка:
«Не забыть позвонить Анне и венерологу».
В самом конце листа стояли печать и чей-то бойкий росчерк: «Подтверждаю!». Но «Подтверждаю!» было зачеркнуто, а сверху коряво выведено: «Необходимо проверить». Последняя надпись тоже была зачеркнута, но сверху ничего написано не было. И, наконец, через весь лист наискосок губной помадой было начертано: «Бобров! Ты где?».
Если бы Бобров мог ответить, то он ответил бы: «В гостях». Но так как он и вправду находился в гостях, то он и не знал, что у него на работе кто-то интересуется его собственным местонахождением. А в гостях он был у романиста Хватова. Бобров собирал компромат на Варфоломея Индигова. Вначале следователь еще пытался что-то записывать, но через два часа плюнул на это дело и подарил блокнот Анне Карениной-Млековой. Поэтесса обрадовалась и тотчас начала сочинять стих под названием «Он раздел меня в 13-м трамвае». А Бобров тупо пил дармовую водку, слушая все новые и новые истории об извращенце Индигове. Случай с глухонемым мальчиком представлялся теперь невинной шалостью малолетнего карапуза. Бобров складывал в уме сроки, которые Варфоломей Индигов уже заработал. У следователя получалось, что этот отщепенец-садист выйдет из-за решетки на следующий год после того, как погаснет Солнце. Если, конечно, останется жив после 153 высших мер. Бобров грязно выругался.
— Не волнуйтесь, — тронула его за плечо Анна Каренина-Млекова, — хотите, я прочту Вам мою новую поэму «Диван и раскладушка»?
— Будьте добры, — истерически выкрикнул Бобров, — читайте, пожалуйста, мне!
Поэтесса выпятила грудь, выбив из рук Хватова стакан коньяка, и начала читать:
Что диван, что раскладушка
Что тахта, и что кровать
Что матрас, и что подушка
Говорила в детстве мать
Все едино, что перина
Что ковер, что венский стул
Говорила мне Галина
Не спастися от акул
Что Геннадий, что Евгений
Что Матвей, и что Кирилл
Сотни, тысячи растлений
Для тебя мир накопил!
Сзади, спереди и сбоку
Стоя, сидя и вися
Быстро, медленно, с наскоку
Все туда, где есть сисЯ…
— СисЯ? — удивился романист Хватов. — То есть как это — «сисЯ»? Вовсе не сисЯ…
— Оскорблять женщину не позволю, — заорал вдрызг пьяный Бобров, — еще какая сисЯ! Ого какая СисЯ! Всем СисЯм СисЯ!
Возник очередной литературный спор. Боброва били всем домом: романист Хватов, его старший брат Валентин, вновь приехавший из Сибири, на этот раз узнать, все ли в порядке у него с желудком, проснувшийся и от того злой барабанщик, и девочка Таня, уставшая от постоянного тления и обрадовавшаяся новому для себя занятию. Лишь Анна Каренина-Млекова не принимала участия в Вифлеемском избиении, а сидела тихо у окна и романтически глядела на мелодраматический закат. Слезы печального счастья катились по ее все еще молодому лицу и падали в ложбинку меж ее все еще высоких грудей. Поэтессе виделся неясный образ чудесного принца, ждущего где-то за горизонтом и плачущего где-то по вечерам, глядя на точно такой же закат. Образ становился четче, Анна Каренина-Млекова почувствовала, что еще немного — и она увидит его.