«Подумать только, что я так страдала сегодня из-за того, что у меня ужасно толстая нижняя юбочка», — мелькнуло у нее в голове, когда она схватила одно из своих драгоценных почтовых извещений — последнее, на котором она будет писать. Писать отцу не было никакой необходимости — она скоро его увидит, — но Илзи должна получить письмо… дорогая, любящая, вспыльчивая Илзи, которая накануне кричала ей вслед оскорбительные эпитеты и которая будет мучиться угрызениями совести из-за этого всю оставшуюся жизнь.
«Дорогая моя Илзи, — писала Эмили; ее рука немного дрожала, но губы были плотно сжаты. — Я умираю. Я отравилась яблоком, которое Надменный Джон приготовил для крыс. Я больше никогда тебя не увижу, но пишу тебе, чтобы сказать, что люблю тебя и чтобы ты не страдала оттого, что назвала меня вчера скунсом и кровожадной норкой. Я прощаю тебя, так что не волнуйся. И прости меня за мои слова о том, что ты не заслуживаешь даже презрения. Я говорила совсем не то, что думала на самом деле. Я оставляю тебе всю мою долю битого фарфора в нашем домике для игр, и, пожалуйста, передай мой прощальный привет Тедди. Он никогда уже не научит меня насаживать червя на рыболовный крючок. Я обещала ему, что научусь, потому что не хотела, чтобы он считал меня трусихой, но рада, что не научилась, так как теперь знаю, как чувствуют себя при этом черви. Меня пока не тошнит, но я ничего не знаю о признаках отравления, а Надменный Джон сказал, что в яблоке было достаточно яда, чтобы убить десяток таких, как я, так что долго я, очевидно, не проживу. Если тетя Элизабет согласится, можешь взять мои стеклянные бусы. Это единственная ценная вещь, какая у меня есть. Не позволяй никому ни в чем винить Надменного Джона, потому что он не хотел отравить меня. Я наказана за свою собственную жадность. Возможно, люди подумают, что он сделал это нарочно, потому что я протестантка, а он католик, но я уверена, что это не так, и, пожалуйста, передай ему, чтобы он не страдал от угрызений совести. Кажется, я уже чувствую боль в животе, так что думаю, конец приближается. Прощай и помни ту, что умерла такой молодой.
Твоя нежно любящая
Эмили».
Когда Эмили сложила свое почтовое извещение, снизу до нее донесся стук колес. Мгновение спустя Элизабет и Лору Марри встретило в кухне маленькое существо с трагическим видом, сжимающее в одной руке гаснущую свечку, в другой — красное почтовое извещение.
— Что случилось, Эмили? — воскликнула тетя Лора.
— Я умираю, — сказала Эмили торжественно. — Я съела отравленное яблоко, которое Надменный Джон выложил в своей мастерской для крыс. Мне остается жить лишь несколько минут.
Лора Марри упала на черную скамью, прижав руку к сердцу. Элизабет побледнела, как сама Эмили.
— Эмили, это какие-то твои новые игры? — спросила она сурово.
— Нет! — не без гнева воскликнула Эмили. — Это правда. Вы думаете, умирающий станет кого-то разыгрывать? И, пожалуйста, тетя Элизабет, передайте это письмо Илзи… и простите меня за то, что я плохо себя вела… хотя я далеко не всегда вела себя плохо, когда вам так казалось… и не позволяйте никому смотреть на меня после смерти, если я почернею… особенно Роде Стюарт.
К этому моменту тетя Элизабет пришла в себя.
— Сколько времени прошло с тех пор, как ты съела это яблоко, Эмили?
— Около часа.
— Если бы ты съела отравленное яблоко час назад, сейчас ты была бы уже мертва или тебя тошнило бы.
— О! — воскликнула Эмили, мгновенно преображаясь. Безумная, сладкая надежда поднялась в ее сердце… неужели у нее все-таки остается шанс на спасение? Затем с безысходностью в голосе она добавила: — Но я чувствовала боль в животе, когда спускалась вниз.
— Лора, — сказала тетя Элизабет, — отведи девочку в летнюю кухню и сейчас же дай ей хорошую порцию горчицы с водой. Вреда не будет, а пользу, возможно, принесет… если есть доля правды в этой ее истории. Я иду за доктором — может быть, он уже вернулся, — но по пути загляну к Надменному Джону.
Тетя Элизабет вышла… вышла очень быстро… если бы это был кто-нибудь другой, можно было бы сказать, выбежала. Что же до Эмили… тетя Лора тут же дала ей рекомендованное рвотное, и две минуты спустя Эмили уже ничуть не сомневалась, что умирает и чем скорее умрет, тем лучше. Когда тетя Элизабет вернулась, Эмили лежала на кухонном диване, такая же белая, как подушка у нее под головой, и такая же безжизненная, как увядшая лилия.