Послышался шум. Он поставил кружку и отчетливо услышал, как наверху быстро открылись и захлопнулись две двери. Затем медленные, нерешительные шаги на лестнице. Сэр Эдрик больше не мог ждать. Он распахнул дверь в столовую, и тусклый свет проник в темноту за ее пределами.
- Дэннисон, - произнес он прерывающимся шепотом, - это вы?
- Да, да, это я, сэр Эдрик.
Мгновение спустя доктор Дэннисон вошел в комнату. Он был очень бледен, пот ручьями лил с его лба, галстук сбит на бок. Это был старый худощавый человек, державшийся весьма достойно. Сэр Эдрик пристально смотрел на него.
- Она умерла, - произнес он тихим спокойным голосом, чего доктор Дэннисон никак не мог ожидать.
- Двадцать врачей, да что там, тысяча врачей не смогли бы ей помочь, сэр Эдрик. У нее... - И доктор разразился какими-то непонятными медицинскими терминами.
- Дэннисон, - все так же спокойно и тихо произнес сэр Эдрик, - почему вы так взволнованы и обеспокоены? Вы же врач, неужели вам никогда не приходилось глядеть в глаза смерти? Душа моей жены теперь с Богом...
- Да, - пробормотал Дэннисон. - Она была хорошей, прекрасной, святой женщиной.
- Кроме того, - продолжал сэр Эдрик, подняв глаза к потолку, словно мог видеть сквозь перекрытия, - тело ее сейчас покоится на кровати, и лицо ее спокойно. Чего же боитесь вы?
- Я... Я не боюсь вида смерти, сэр Эдрик.
- Но ваши руки... ваши руки выдают вас. Вы очевидно стараетесь прийти в себя. Ребенок жив?
- Да, он жив.
- Это мальчик - брат юного Эдрика, которого родила мне Элис?
- Это... это не совсем так. Я не знаю, как вам объяснить. Будет лучше, если вы все увидите сами. И должен вас предупредить, сэр Эдрик, что вам понадобится все ваше самообладание.
- Кара Божия лежит на мне; но с этого самого дня и до моего последнего вздоха я не смею роптать, и могу лишь молить, чтобы день тот настал как можно скорее! Я последую за вами и постараюсь держать себя в руках.
Он взял со стола один из высоких серебряных подсвечников и шагнул к двери. Затем стал быстро подниматься по лестнице; доктор Дэннисон следовал за ним чуть поодаль.
Сэр Эдрик остановился на верху лестницы, дожидаясь доктора, и вдруг услышал из комнаты странный крик. Он поставил подсвечник на пол, прислонился спиной к стене и прислушался.
Крик раздался снова, дребезжащий, монотонный, переходящий в рычание.
- Дэннисон, Дэннисон!
Он осекся, у него не было сил двигаться дальше.
- Да, - сказал доктор, - это там. Там в комнате было две женщины, но я отослал их. Кроме меня, его никто не видел. Но вы... вам нужно его увидеть.
Он поднял подсвечник, и двое мужчин вошли в комнату - одну из спален. На кровати что-то шевелилось, накрытое одеялом. Доктор Дэннисон улучил момент, приподнял на мгновение край одеяла и снова опустил.
Они оставались в комнате лишь несколько секунд. Затем вышли, и доктор Дэннисон произнес:
- Сэр Эдрик, я бы осмелился кое-что предложить вам. Это не то зло, как утверждает Софокл в своей "Антигоне", для которого человек не имеет иного средства кроме смерти, и здесь...
Сэр Эдрик прервал его хриплым голосом:
- Спустимся вниз, Дэннисон. Здесь... здесь слишком близко...
Это выглядело странно. Когда новость была сообщена - и стало ясно, что что-то предстоит сделать, доктор Дэннисон перестал выглядеть испуганным. Он стал спокойным, академичным, даже в какой-то мере заинтересованным необычным случаем. Но сэр Эдрик, о котором говорили, что он ничего не страшится не только на небесах и на земле, но даже самого ада, сэр Эдрик совершенно переменился.
Когда они вернулись в столовую, хозяин дома жестом указал врачу на кресло.
- Теперь, - произнес он, - я готов выслушать вас. Что-то должно быть сделано - и притом нынешней ночью.
- Экстраординарные случаи, - начал доктор Дэннисон, - требуют экстраординарных решений. То, что находится там, наверху, целиком зависит от нашего решения. Мы можем позволить ему жить, или же, зажав ладонью рот, а пальцами ноздри...
- Остановитесь, - прервал его сэр Эдрик. - Происшедшее настолько лишило меня привычного самообладания, что я едва могу прийти в себя. Но я припоминаю, что в то время, пока ждал вас здесь, внизу, я упал на колени и молился, чтобы Бог сохранил жизнь Еве. И, как я сказал Ему, и как никогда не скажу не единому человеку, так вот, я сказал, что было бы неблагородно с моей стороны предложить цену за Его деяние. Я сказал еще, что все те кары, которые Он ниспошлет на меня, пусть посылает, и я вынесу их, и не произнесу ни слова укоризны.
- И?
- Господь покарал меня вдвойне. Во-первых, моя жена, Ева, скончалась. Но перенести это мне более легко, поскольку я знаю, что сейчас она пребывает с сонмом угодников Божиих, и с ними ее духу общаться легче, чем со мною, ибо я был недостоин ее. Ведь она даже называла меня, грубияна, нежными, ласковыми именами. Она гордилась, Дэннисон, моей грубой силой, моим большим ростом. И я даже рад, что она никогда не увидит того, что произвела на свет. Потому что она была гордой женщиной, при всей ее мягкости, каким был я до сегодняшней ночи, когда Богу было угодно сломить меня и обратить в прах. И эту мою вторую кару, я тоже должен нести. То, что находится наверху, я возьму и воспитаю; это кость от кости моей и плоть от плоти моей; только, по возможности, скрывая от людей, чтобы ни один человек, кроме вас, не узнал о нем.
- Это невозможно. Вы не сможете держать его дома так, чтобы никто не узнал. И женщины спросят: "Где ребенок?"
Сэр Эдрик выпрямился, его сильные руки лежали на столе, на его лице была видна мука, но он уже обрел прежнее самообладание.
- Что ж, если об этом нужно будет сказать, об этом следует сказать. Это моя вина. Если бы я раньше поступал так, как говорила Ева, этого не случилось бы. Но теперь... Я воспитаю его.