- Прошу вас не сердиться на меня, сэр Эдрик, если я скажу совсем не то, что должен был бы сказать, увы! я плохой советчик. Но, во-первых, позабудьте слово стыд. Все случившееся можно объяснить естественными причинами; если женщина хрупкого телосложения, впечатлительна, плюс совпадение некоторых обстоятельств, - в некоторых редких случаях все это способно привести к подобному результату. Уж если и использовать слово стыд, то вовсе не по отношению к вам, но к природе, а к ней было бы весьма непросто его применить. Тем не менее, не подлежит никакому сомнению, что несведущие люди припишут вину за происшедшее вам. Но, что гораздо хуже, тень будет брошена и на ее память.
- В таком случае, - произнес сэр Эдрик низким, твердым голосом, - этой ночью, во благо Евы, я нарушу данное мною слово и тем погублю окончательно свою душу.
Спустя примерно час сэр Эдрик и доктор Дэннисон вышли из дома. Доктор освещал дорогу фонарем. Сэр Эдрик нес в руках что-то, завернутое в одеяло. Миновав длинный парк, они проследовали садом, расположенным в северной стороне поместья, затем через поле к маленькой купе деревьев, известной как Хэл Плентинг. В самом центре ее есть несколько пещер, доступ к одной из них чрезвычайно труден и опасен, и чтобы попасть в нее требуется мужество и искусство альпиниста. Когда они покидали заросли, руки сэра Эдрика были пусты. Занимался рассвет, раздавалось пение ранних птиц.
- Господи, ну почему они не могут помолчать хотя бы этим утром? - устало произнес сэр Эдрик.
Всего лишь несколько человек были приглашены на похороны леди Ванкверест и ее ребенка, который, как утверждалось, пережил ее всего лишь на несколько часов. И всего лишь три человека знали, что похоронено в действительности было только одно тело, тело леди Ванкверест. Эти трое - сэр Эдрик Ванкверест, доктор Дэннисон и медсестра, которой решено было оказать доверие и посвятить ее в случившееся.
В течение последующих шести лет сэр Эдрик жил почти что затворником, жизнью великого праведника, большую часть времени отдавая воспитанию подрастающего Эдрика, сына от своей первой жены. В течение этого время в округе стали распространяться слухи о странных событиях вокруг Хел Плентинга, местные жители старались обходить его стороной.
Сэр Эдрик лежал уже на смертном одре, окна в его комнате были распахнуты, как вдруг донесся хриплый вой. Врач, находившийся при умирающем, не обратил на него никакого внимания, полагая, что он исходит от сыча, нашедшего себе убежище в ветвях росшего неподалеку дерева. Но сэр Эдрик, услышав его, приподнялся на постели прежде, чем кто-либо успел воспрепятствовать его, всплеснул руками и воскликнул: "Волки! Волки! Волки!" И, мертвый, упал лицом вниз.
Сменилось четыре поколения.
<p>
II</p>
Почти в самом конце девятнадцатого века, Джона Марша, старейшего жителя в окрестностях Манстейта, еще можно было уговорить поделиться своими воспоминаниями. Два сына служили опорой его старости, благодаря чему он почти ни в чем не нуждался, и в кармане у него постоянно водились денежки; а потому воспоминания свои он оценивал в одну пинту пива, которую выпивал от случая к случаю в гостинице Олень. Иногда пиво оплачивал фермер Винтвайт, в другой раз мистер Спайсер из почтового отделения, в третий - расходы на обеспечение старика выпивкой брал на себя сам хозяин заведения. В свою очередь, Джон Марш заявлял, что расскажет все без утайки; что он будет доброжелателен, но беспристрастен, после чего вспоминал о том, кто из бывших Винтвайтов страдал несдержанностью, и кто из предков Спайсер был нечист на руку, потягивая пиво с их прямыми потомками. Он мог поведать вам, обхватив кривыми старческими пальцами оловянную кружку, вами же и поставленную, что дед ваш был бедняком, ничтожным человеком, место которому в придорожной канаве. Он был груб, но искренне верил в то, что говорил правду.
Особой грубостью он отличался, рассказывая о семье Ванкверест, которую называл "дьявольской"; казалось, он до бесконечности мог рассказывать истории, передававшиеся о них из поколения в поколение. Было бесполезно говорить, что последний представитель рода, сэр Эдрик, приятный в общении молодой человек, был начисто лишен присущих семейству вспыльчивости и приступов ярости. Равно как и отрицать его вину в том, что Хел Плентинг населен привидениями - а в то, что они там обитают, верил не только каждый житель Манстейта, но и многие за его пределами. Джон Марш не желал слушать никаких оправданий ни для него, ни для кого бы то ни было из его предков; он говорил о пророчестве, изреченном по поводу семейства одной старой полубезумной женщиной накануне ее странной смерти, и выражал пылкие надежды дожить до того часа, когда это пророчество свершится.
Третий баронет, как уже говорилось, остаток жизни, после смерти второй жены, провел в мире и спокойствии. Про него Джон Марш, конечно же, ничего не помнил, кроме нескольких обрывочных историй. По его словам, этот сэр Эдрик много путешествовал и некоторое время держал волков, собираясь обучить их подобно собакам, что эти волки содержались не в надлежащей строгости и спустя время стали грозой округа. Леди Ванкверест, его вторая жена, часто просила его уничтожить этих зверей, но сэр Эдрик, как утверждалось, хоть и любил вторую жену больше чем ненавидел первую, был чрезвычайно упрям, когда дело касалось его прихотей, и ограничивался пустыми обещаниями. Но вот однажды леди Ванкверест и сама подверглась нападению волков; она не была покусана, но сильно перепугалась. Это наполнило сэра Эдрика раскаянием, и, когда спустилась ночь, вышел в ту часть двора, где содержались волки, и расстрелял их всех до единого. Спустя несколько месяцев леди Ванкверест умерла при родах. Это тем более странно, подчеркивал Джон Марш, что после этого события о Хел Плентинге и начали распространяться слухи, один другого ужаснее.
Четвертый баронет, по утверждению Джона Марша, был самым худшим из всех в роду; это ему было произнесено пророчество старой сумасшедшей женщиной, чему он, Марш, был самолично свидетелем в раннем детстве, но что помнил достаточно живо. Баронет, на старости лет, являл собой меланхоличное существо, - следствие бурно прожитой молодости; тяжелый взгляд, седина, опущенные плечи, он проводил остаток жизни словно во сне. Каждый день он выезжал верхом, всегда шагом, словно похоронив себя самого в прошлом. Однажды поздно вечером он ехал вверх по деревенской улице, в то время как упомянутая старая женщина шла ему навстречу. Имя ее было Энн Рутерс, она пользовалась в деревне особым статусом, поскольку, хотя все и считали ее сумасшедшей, но многое предсказанное ею сбывалось, а потому и относились к ней с уважением. Мрак сгущался, на деревенской улице было почти пусто, только в нижней ее части, возле дверей гостиницы, стояла группа мужчин, освещаемая падавшим из окон тусклым светом. Они взглядом проводили сэра Эдрика, медленно проехавшего мимо них и никак не отреагировавшего на их приветствия. В верхней части шли двое. Энн Рутерс, высокая, тощая старая женщина, с головой, покрытой платком, и Джон Марш. Тогда ему было лет восемь, и чувствовал он себя немного испуганным. Он возвращался из похода на отдаленный пруд, наполовину заполненный черной зловонной грязью, где обнаружил живых тритонов, трех из которых нес сейчас в своем кармане; это до некоторой степени радовало его, но с каждым шагом радость улетучивалась, ввиду неизбежности наказания за слишком позднее возвращение домой. Он не мог идти быстрее или бежать, потому что Энн Рутерс шла прямо перед ним, и он не смел обогнать ее, тем более в ночное время. Она шла, пока не натолкнулась на сэра Эдрика, и тогда, остановившись, назвала его по имени. Он остановил коня и обратил на нее тяжелый взгляд. Тогда она, громко и ясно выговаривая каждое слово, заговорила с ним, и Джон Марш услышал и запомнил каждое сказанное ею слово, и это было пророчество о смерти леди Ванкверест. Сэр Эдрик слушал молча. Когда она окончила говорить, он все так же молча поехал дальше, а она осталась стоять, глядя на звезды. Джон Марш не посмел обойти сумасшедшую старуху, развернулся и пошел назад, стараясь держаться поближе к лошади сэра Эдрика. Совершенно неожиданно, без предупреждения, словно охваченный внезапным приступом ярости, сэр Эдрик развернулся и ударил мальчика стеком по лицу.