Это крыльцо перегораживало весь тротуар и со времён ранней юности мешало мне проходить по утрам на свою работу лаборанта в Институт Электромеханики. Я даже подумывал написать в Смольный письмо с предложением снести это крыльцо в пользу рабочего класса. Ведь обсуждали же там целесообразность сноса Спаса на крови, для устройства кольца трамвая. Но мысль эту постепенно я оставил, с удовольствием поглаживая бронзовые ручки в виде грифонов, когда ходил на обед в столовую Дома Учёных Академии наук СССР имени М. Горького. Шёл уже сорок четвёртый год с того момента, как Великий Князь унёс свои ноги от большевистской расправы и влачил жалкое существование со своей семьёй в изгнании на чужбине в западном районе Франции. А его дом вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ульянов (Ленин) подарил учёным для отдыха в свободное от основной работы время. Не всем, конечно. Все бы там не поместились. Принимали в этот клуб только избранных, отличившихся научными открытиями и покладистым характером. То есть тех, кто поддерживал бесчинства советской власти.
Моё детство прошло в подвале на 3-ей линии Васильевского острова, единственным украшением интерьера которого были родительские гимнастёрки с орденами за подвиги на войне против фашистов, развешенные на его стенах. Да ещё фанерный шкаф, смастерённый дворовым плотником, с которого мама по вечерам, придя с работы, не сводила глаз. Видимо эта нижняя планка человеческого бытия позволяла мне по достоинству оценить завоевания большевиков. Ещё во время школьных культпоходов в Эрмитаж у нас глаза разбегались от царской роскоши. Мы все с нетерпением ждали того дня, когда наступит обещанный коммунизм и каждый из нас поселится в таких апартаментах. Ну а пока я привыкал к роскоши, восседая за царским столом Дома учёных и поглощая комплексный обед за шестьдесят копеек. По счастливой случайности, благодаря моему другу Вовке Рябинину, мама которого работала в Академии наук, мы часто ласкали глаз ошеломляющей роскошью великокняжеских гостиных, украшенных венецианским хрусталём, персидскими коврами, китайским шёлком и бархатом. Мраморные лестницы и камины, дубовые потолки и прозрачные зеркала будоражили наше воображение и рождали необоснованные претензии. Я мечтал поселиться здесь навсегда. Ну, хотя бы бывать здесь, когда заблагорассудится. Как желанный гость.
Уже покоились в своих склепах революционеры 1905 и 1917 годов. Сменившие их детки и родственнички, а то и просто сочувствующие, показавшие себя с хорошей стороны своей малограмотностью и безродным происхождением, получили по наследству власть в России. Да что там Россия. Лукавый, мстительный и кровожадный Ленин, где кнутом, где пряником стяжал под свои знамёна малые и большие народы и создал империю строителей коммунизма — СССР. Царская семья и сам Император, расстрелянные по приказу Ленина в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге, искали упокой своих душ в безвестных чащобах Урала, а Великие Князья и аристократы, чудом избежавшие расправы Молоха, скитались по съёмным квартиркам в Европе. Уже замаячило избавление от Беса с помощью Гитлера, влились в состав империи Прибалтийские народы, началась кровопролитная бойня. Учёные стали нужны. И даже необходимы. Кто ещё придумает танки, корабли и самолёты? Кто придумает атомную бомбу?
Дом учёных, тщательно отбирая в свои ряды отдыхающих, избавлялся от вольнодумцев и сочувствующих прозападным идеям благоденствия. Замучили в застенках НКВД СССР первого председателя Совета Дома учёных, академика Николая Вавилова. Погубили в лагерях миллионы талантливых шутников и балагуров. Во время ленинградской блокады подкармливали корочкой не успевших эвакуироваться представителей элиты. А потом заперли их в шаражки.
Досуг наследников Великого Ленина сильно отдавал казёнщиной. Водка, тётка и селёдка. Ну и папироска, конечно. Куда без папироски озабоченному башлевику? Большой концертный зал «Октябрьский», построенный трудолюбивыми финскими строителями к пятидесятилетию Советской власти, разительно отличался от Дворцов культуры первых пятилеток. Рестораны и клубы в СССР больше напоминали сельские избы большого размера. Таких мест, куда можно было пригласить барышню, да ещё и поразить роскошью её воображение за три рубля было не так много. Но я их умудрялся найти. В ресторане Дома архитекторов, бывшего ранее особняком А. Половцева, отделанного тесненной кожей и дубом, наш советский посиневший цыплёнок-табака, вылезая из-под пресса, казался изысканным фазаном, а сливочное мороженое с фруктами из компота могло сойти и за французский десерт. Не так дорого было поужинать со студенткой чебуреками и в «Европейской», но поворковать в интимной обстановке там редко удавалось. Не вытравили коммунисты купеческого духа из русских людей. А тем более, из грузинских, армянских и азербайджанских. Казалось, что денежные знаки они рисуют акварелью в своих съёмных квартирках и привлекают свежим печатанным хрустом наших изголодавшихся ровесниц. Такие «тихие заводи» для любовников, как Дом журналиста, Дом композитора и Дом кино для входа безвестных уличных скитальцев были для меня закрыты. Можно было поживиться сосиской с квашенной капустой, а потом запить его желудёвым кофе и в ресторане Дома писателей или в Доме дружбы народов на Фонтанке, но рассчитывать на то, что приглашённая девушка после такого ужина в порыве восторга сдёрнет с себя нижнее бельё, не приходилось. Но вот визит на чашечку кофе в кафе Дома учёных сулил именно такой конец вечеринки. Огромные китайские вазы при входе, мраморная лестница, многократно отражающаяся в венецианских зеркалах простенков, дубовые потолки и стены, камин, украшенный изразцами итальянской майолики, вид на широкую, полноводную Неву и шпиль Петропавловского собора в таинственной тишине будуара гипнотизировали любого знатока наслаждений, а студентку из общежития убивали наповал.
«Малина» моя закончилась внезапно, как налетает летняя гроза. Вера Ивановна перешла на другую работу и швейцары перестали меня впускать. Вот тогда-то и поставил я себе целью стать учёным и вступить в этот элитарный клуб. Эта навязчивая идея подкреплялась ещё и тем, что в эпоху развитого социализма учёным платили самые высокие в стране заработные платы. При этом рабочий день у них был самый короткий и вообще не нормированный.
Не год и не два я «извивался ужом» и искал проходы в высшее общество. Но всё-таки нашёл. Едва защитив диссертацию на соискание кандидата педагогических наук, ещё не успев оформить на работе повышенную зарплату, я прибежал в Дом учёных с новеньким, пахнущим типографской краской дипломом, чтобы вступить в элитарный клуб на законных основаниях и смело приходить сюда со случайными незнакомками. В приёмной директора меня выслушала секретарша с лицом фарфоровой куклы Мальвины. Она сияла доброжелательной улыбкой, но казалось, что услышав ещё два моих слова, она зарыдает и зальёт меня горючими слезами. Глубоко затаив словарный запас советских коммуналок, она медленно и терпеливо стала рассказывать мне историю этого тайного мистического клуба советской интеллигенции. Я с удивлением узнал, что Максим Горький (он же Алексей Максимович Горький) уговорил Ленина в 1918 году взять под свою «крышу» пропадавших от кошмара гражданской войны учёных царской России, спасти их от голода скудными пайками и привлечь на свою, бандитскую сторону. Ленин согласился. Он увидел в этой акции хорошую перспективу. В 1920 году, уже переехав в Москву, великодушный вождь подарил учёным пустовавший дом Великого князя на Дворцовой набережной для воскресных посиделок и капустников. Академиков и профессоров, коих набралось около двух тысяч, пересчитали по головам, обогрели, накормили и напоили. Выдали по куску мыла. Даже Анне Ахматовой выдали «учёный» продовольственный паёк. А они… Тут Мальвина нахмурила бровки, ответили Ленину чёрной неблагодарностью. Они протестовали против пролетарских порядков. В октябре 1922 года по приказу Ленина, из гуманных соображений заменившего расстрел инакомыслящих высылкой за границу, около двух сотен учёных, в числе коих были Николай Бердяев, Иван Ильин уговорили покинуть Россию на пароходах «Пруссия» и «Обербургомистр Хакен», оказав им посильную помощь в срочном оформлении въездных виз в Германию. А ведь могли бы и расстрелять! Дожили бы они до Сталина!? И только один Иван Петрович Павлов, правда, нобелевский лауреат, возвысил свой голос протеста. Но ему быстро закупили аппаратуру и накормили мясом его собак. Так всё и сошло на нет. Никаких угрызений совести у интеллигенции и учёных на этот счёт не возникло.