За это время у тёти подрос сынок. Помог я ему поступить в институт, но за лень и двойки его перевели на вечернее отделение и вскоре забрали служить в Советскую армию. По папашкиным следам и анализам служил он в кремлёвском дивизионе. Чекист, твою мать!
А вернувшись из армии, припали они с мамашкой к моим ногам, челом бьют. Устроить просят сыночка на работу в торговую сферу. Чтобы на свою квартирку заработать. Знают про мои связи в правительстве. И ни кем-нибудь, а мясником.
— Так там же воровать нужно! Зарплата-то всего 80 рублей! — удивился я.
— Будем! Он поворует немножко, на квартирку себе и всё. Бросит!
Помог я ему устроиться мясником в гастроном на Каменноостровском проспекте, 26. В подвале. Зашёл как-то посмотреть. Смрад кругом, куски мясных туш висят, кровища кругом. Директор, знакомый мой, очень положительно о нём отзывался. Рубит мясо с любовью, прямо родился для этого дела. Смышлёный. От покупателей никаких нареканий. От меня тоже.
Через год наворовал он себе на квартирку, но дело это, мясниковское, не бросил. Понравились ему тамошние порядки и правила. Стакан свежей крови за успех предприятия, потом мясо в воду, а потом в холодильник. Так лёд превращается в деньги. Такая кровяная мельница. Предупредил я мамашу, но она на меня только глазки скосила. Кто ты такой, мол, чтобы нам указывать.
На даче его гвоздь забить не уговоришь. А вот курочке голову отрубить или поросёнка освежевать, так он сам тебе ещё заплатит. Так любит кровь пущать.
Случилось как-то ему на свадьбе у друга побывать. Возопил он к своей мамульке-вещунье. На другой день невеста от друга сбежала и прямёхонько к мяснику. Пожила с ним в одной постели года два, собралась обратно. Мамашеньке она не приглянулась. Хворая какая-то. Ни то диабет, ни то золотуха. А только потомства мяснику не даёт. Хотел мясник на прощание её комнатёнку к рукам прибрать, в качестве выкупа за свои ласки, но что-то не срослось. Не подписала она ему какие-то документы. Долго он поникший ходил.
В 1983 году Никитич, строитель загородного дома, решил продать вторую половину и податься в город, поближе к врачам, а там и морг не за горами. Кинулись мои родственнички домик прикупить, а деньжат-то нету. В долг охотников дать не нашли. А покупатели кругами ходят. Да всё больше азербайджанские люди. Товар-то завидный. Место тихое, на берегу Мги. Лес, рыба. Да и дом — красавец. Кирпичный, с подвалом, с мансардой. Поняли родственнички, что не будет им тут малины, опять ко мне в ноги кинулись. Купи себе полдома, добрыми соседями будем. Как одна семья. И участок-то вон какой огромный. На самом берегу реки. И всё наше будет. Я тогда с родителями дом присматривал в Курорте, на берегу Финского залива. С детства я эти места любил. А родителям, как героям войны, разрешение на покупку дали. И вот соблазнился я уговорами тётеньки, лестью её, да обещаниями, и купил эту половину дома. Да в спешке, чтобы время сэкономить, всё на тётеньку-то и оформил. Через год начал просить переделать документы, а тётенька в стойку. Наше говорит это. Ничего тебе не отдадим. Может только ренту будем выплачивать. Да у тебя дети твои тут живут летом, вот тебе и рента. Хочу, чтобы моим детишкам это всё досталось. Вылупил я глаза свои на тётеньку, пугать начал, что уйду из семьи, брошу её дочку. А уходи куда хочешь, без тебя обойдёмся. Погоревал я горе горькое, да жалко деток стало на безотцовщину оставлять. И жена прощение завыла, бес попутал, говорит. Остался я, да ещё и дом ей подарил, за слова её добрые.
А тут революция бандитская грянула, директора гастронома грохнули, а тот, новый, своих мясников привёл. Этот, шурин, вроде как без дела остался. По дворам ходил, курей хозяевам потрошил, чтобы душеньку отвести. Ну, рыбу когда поймает, кишки выпустит, вялиться повесит. Потом с копателями снюхался. Стал помогать им в раскопках, а потом тол да динамит по дешёвке прикупать. Может пригодится, рыбу глушить по весне, когда на нерест прёт. А может, кто и купит с наваром?
Вот тут-то умерли мои родители. Чтобы их квартирку детям подрастающим спасти, выписался я из своего дома и прописался к родителям. Тогда, в 1988 году, ещё прав на частную собственность у коммунистов не практиковалось.
Семь лет ещё жили мы дружной семьёй. Кормил, поил я всё ораву, в институты устроил. И вдруг, как снег на голову, узнаю, что творят они все не то, что я велю, а что они с мясником порешают. А мамашенька утвердит. Мясник с копателями деньги стал зашибать, дети возле него крутятся. Наркота, разврат, убийства кругом как в преисподней. Натянул я вожжи, а мне и говорят, иди-ка ты отсюда по тому адресу, где прописан. Я глотку драть, а мясник за топор. И глаза прозрачные такие, немигающие. Потом ментов вызвали, повязали меня как хулигана, нарушителя их спокойствия.
Тут-то я и вспомнил, как ихняя мамашенька про ленинградскую блокаду рассказывала. Пока их не эвакуировали, она тут пожила с полгодика. Работала со своей мамочкой в детском садике, поближе к снабжению. И всё рассказы рассказывает, как на улице люди от голода умершие валялись, а кто-то у них куски мяса отрезал. Наверное, эти людоеды сдохли давно в адских муках. А праведницы вот до сих пор живут и здравствуют.
Много людей умерло от голода в блокаду. Только живёт, по сей день, мамашенька-вещунья. Празднует свой девяностый годочек. И сынок её промышляет с копателями, копейку на хлеб с салом зарабатывает. Дети мои возле них крутятся со своими детками. А по праздникам на моей даче на скамеечке, что я на бережочке поставил, устраивают пикники с шашлыком. Друзей-покровителей, своих грузинских князьков Бадрика и Томазика в гости зазывают. Бывает, что и Мишу с Женей, господ попроще, к столу допустят. Уж очень хорошо мясо разделывает их дядя. Вкусные шашлычки получаются у рукоделов. Сочные такие. С кровью.
Гласность, деньги, два ствола
После того, как я получил грязной кляузой в зубы от своих «дружков» и однопартийцев, выронил прямо из рук мечту удрать на год в Париж из этой помойки, найти мотивацию счастливой жизни мне было трудно. Два года я боролся за свою правду, пытался отстоять своё место под солнцем. Но коллективный разум Театрального института отторгал меня из последних сил. Меня не только «прокатили» на замещение вакантной должности заведующего кафедрой, но всеми членами коллектива выражали мне своё нежелание дышать со мной одним воздухом. Меня считали не поражённым в правах, а поразившим насиженное избранным народом, тёплое место под прозрачным питерским солнцем. Со мной демонстративно перестали здороваться все преподаватели института. Студенты загадочно шептались и вызывающе плохо вели себя на моих занятиях. Дольше терпеть этого я не мог. Я хлопнул дверью.
Антисемиты из различных разрозненных обществ и кружков предлагали мне сто мест на выбор, прочили головокружительную карьеру, в случае победы, сулили полцарства. Но находиться в их обществе и искать виновных в развале страны я не хотел. Точку поставил спор о власти в кремлёвском закулисье. Генсеком стал Горбачёв. Началась эра абсурда.
На прямой, как стрела, дороге к коммунизму образовалась глубокая пропасть. Все враз заорали. Гласность, гласность, гласность. Искали виноватого. Кто завёл народ в дерьмо? Кто привёл этих слепцов на край пропасти? Орали, что коммуняки зажрались, у них в домах много хрусталя и ковров, госдачи в Комарово и чёрные служебные машины типа «Волга». Секретарь Обкома КПСС Гидаспов купил в комиссионке «Мерседес», такой же, как был у Высоцкого десять лет тому назад, но демократы от возмущения лезли из кожи. Обо всём дерьме, которое делали своими руками семьдесят лет, Неврозовы теперь орали громче пожарной сирены. Хотелось захватить власть и набить карманы.
Я решил с головой уйти в семейные дела, заняться воспитанием детей и созданием домашнего уюта. Тиме было двенадцать лет, а Оле — восемь. Предстояло десять лет, три тысячи шестьсот пятьдесят дней их вкусно кормить, красиво одевать, забавно развлекать, учить уму разуму, живописи, литературе, кино, музыке, спорту и набору необходимых предметов в английской школе. И это каждый день, без перерыва на обед, без объяснений, почему не смог. Теперь мне было всё равно где работать, лишь бы работать. Поменьше. При этом хотелось получать побольше. Получать много денег. За мою избранность. Вытравить во мне еврейскую страсть к лёгкой наживе не удалось ни пионерской, ни комсомольской, ни башлевистской организации верных ленинцев. Остап Ибрагимович Бендер был нашим маяком! Дай миллион! Пилите, Шура, пилите! С таким счастьем и на свободе?!