Когда я позвонил Тане, напомнил ей, что прошло полгода и уже можно меняться, она протяжно сообщила мне в трубку, что они с мужем решили остаться в своей квартире, а деньги выплатить мне в рассрочку, лет за пять. Я потерял дар речи. Запрыгнув в такси я примчался на Светлановский и, обгоняя лифт, взлетел на седьмой этаж. Дверь я просто вырвал с французским замком и бросился на опешивших молодожёнов. Зубодробильным ударом я уложил жениха и побежал за невестой по её следам на улицу. Когда все выдохлись, соглашение об обмене моей жилплощади было восстановлено. Через неделю мы оформили все документы и, получив ордера, расстались навсегда. Скажу по секрету, что через два года дом № 17 на бульваре расселили и Таня с мужем и ребёнком получили двухкомнатную квартиру на Васильевском острове. А мои мытарства только начались.
Перед новосельем хотелось обновить квартирку. Сделать косметический ремонт. Ни мастеров, ни обоев, ни краски достать тогда, а тем более просто купить в магазинах было невозможно. Через каких-то друзей отца достали не советские обои, мел для побелки и всякую всячину. Возле строительного магазина я нанял маляра, который мне показался приличным. Дав ему червонец аванса, я спокойно уехал на работу. Красть в квартире было нечего и это успокаивало душу. Через пару дней я поехал принимать работу. Стёпа лежал на полу, как убитый. Под ним была разостлана газета. Руки мои опустились. Опустились и размозжили Стёпе нос. Он вскочил и убежал. На другой день я уговорил приятеля из аспирантуры помочь мне за харчи и мы с ним и побелили потолки, и поклеили обои. Новоселье было весёлым. Из мебели удалось перевезти старые тахтушки и сыночкину кровать чешского производства. Дружки-приятели, привыкшие заходить ко мне на бульвар, отводили глаза, произнося слова восторга и радости за мою обнову. Жена приготовила в духовке гуся, но на крутом повороте из кухни гусь у неё выскользнул и поплыл по полу. Воха приехал в гости, естественно, голодный. Церемониться не стали и, обдав гуся горячей водой, разорвали его на части. Стола ещё не было, поэтому накрыли на подоконнике. А ля фуршет. Подоконник был широкий, потому что дом кирпичный.
После новоселья мы стали приспосабливаться к новой квартире. Жена сидела с сыном, а я ездил на работу и заходил на обратном пути в магазины. Добывал пищу. Я не очень обратил внимание на тот факт, что квартира была оформлена на жену, а я теперь был прописан на Ветеранов в, якобы, её комнате. В один прекрасный день, вернувшись с работы, я открыл форточку, чтобы проветрить кухню. Жена доставала селёдку из банки, по случаю купленной мной в Океане. Она сообщила, что мама не рекомендует открывать форточки, так как летит много пыли, которую потом придётся вытирать. На что я предложил её маме командовать у себя дома. Я ещё не успел закрыть рот, как захлебнулся селёдочным рассолом. Рассол фейерверком полетел по стенам с новыми обоями, по белёному потолку, по моим новеньким джинсам LEVI’S и проливным масляным дождём покрыл весь пол. Пол, между прочим, был из дубового паркета.
Роковую ошибку я совершил, позарившись на комнату 9 метров в трёхкомнатной квартире на проспекте Ветеранов. Две смежные комнаты под 30 метров занимала энергичная бухгалтерша Алла со своей мамой и дочкой. Муж накрылся Алкиным медным тазом. Мне показалось простым и очевидным разменять всю квартиру, выменять соседке двухкомнатную, а мне комнату побольше. Но не тут-то было. Аллочка оказалось непростой штучкой. Получив от неё принципиальное согласие на обмен, я вложил всё своё время и деньги в поиски различных вариантов. Этот 1975 год я запомнил на всю жизнь. А мог бы запомнить на две. Алка и не думала меняться. Ей было хорошо и в этой трёхкомнатной квартире. Она, практически, жила там только своей семьёй. Мужа она отселила, выделив ему именно эту комнатку. И тех несчастных одиночек, которых только и могли подселить в эту комнату, Алка быстро сдавала ментам и они уносили ноги, куда глаза глядят. Я второй год обучался в аспирантуре ЛНИИФК по педагогической специальности. Заработал денег на съёмках «Романса о влюблённых» у Кончаловского и на «Стрелах Робин Гуда» у Тарасова и мог вложить средства в доплату за большую жилплощадь. У Львиного мостика я подкупил двух тёток, которые искали для меня варианты. Вариантов было много и среди них очень приличные. И для меня, и для Алки. Но она отказывалась от любой двухкомнатной квартиры, неизменно возмущаясь тем, какие хорошие комнаты в этих вариантах должны будут достаться мне. Когда я это понял, то решил переехать всей семьёй в эту комнату и пожить с Алкой как сосед. Чтобы ей жизнь мёдом не казалась. Тем более, что в доме напротив жили наши, как я тогда думал, друзья с маленьким сыночком Антоном. К ним мы ходили в гости и коротали мучительное время коммунального жития. Но мёдом жизнь не показалась мне. Каждый вечер, как только мы укладывали сыночка спать, Алка начинала греметь под нашей дверью кастрюлями, распевать песни и воспитывать свою препротивную кривляку. Как-то раз я не выдержал и гаркнул на Алку своим звероподобным рыком. Через пять минут явился участковый мент с дружинниками и отвели меня в отделение, оформив «привод». На другой день Алка пришла к директору института и тот в её присутствии приказал отчислить меня из аспирантуры. Мотив был понятен всем — хулиган не может носить гордое звание советского педагога. Жизнь выворачивалась наизнанку. Вот и сходили за хлебушком, рассуждал мужик, держа в руках отрезанные трамваем ноги. Спасла меня наша профкомовская мама — Катя Ершова. Она пришла ко мне домой на следующий день с представителями профкома, просидела до вечера и, когда Алка начала орать под дверью, записала всё на мой магнитофон. Директора института прижали к стене правосудия. Ему проще было меня отчислить и сломать мне жизнь, чем ждать неприятностей от Алки по партийной линии. Но он сдался общественности. Катя Ершова, в прошлом чемпионка мира по баскетболу, кандидат педагогических наук, спасла мою карьеру. Просто из чувства справедливости. И когда, спустя много лет, я благодарил её за этот поступок, она не могла припомнить эту историю. Мгновенно я нашёл алкаша из огромной коммуналки на Фонтанке, 103 и, приплатив ему сотку, поменялся с ним. Такой получился подарок Алке. Но не удивлюсь, если узнаю, что они поженились и счастливо прожили всю жизнь.
Я мечтал, чтобы у нас было двое детей. Сыночек и доченька. Жена сопротивлялась, хотела гулять, ходить в театры и наслаждаться жизнью. Я зарабатывал достаточно денег, чтобы она могла сидеть дома с ребёнком. Но ей было скучно. К тому же её мать внушала ей такую стратегию, чтобы она была независима от мужа и работала, хотя бы на минимальную зарплату. А жила на его — большую. Тогда муж не сможет упрекнуть, что кормит жену. Так мы и жили, ели хлеб, а вино пили. Когда жена забеременела дочкой, врачи не рекомендовали ей делать шестой аборт. В мае 1977 года 17 числа родилась доченька, Тима назвал сестру Олей Сизиковой, по имени любимой девочки в детском садике. Вскоре в нашем кооперативном доме уехала в Израиль очередная еврейская семья и, доплатив полторы тысячи рублей, мы переехали в двухкомнатную квартиру на девятом этаже. Правда там текла крыша, которую я сам быстро починил. Теперь жена с тёщей насели на меня, чтобы обменял эту квартиру и комнату на трёхкомнатную и успокоился. Купили мебель и зажили бы как люди. Но жить, как эти люди, я не хотел. Особенно за эти два года, которые приходилось каждый день ездить в новостройки и видеть это убожество. Летом 1978 я заработал деньги на съёмках фильма «Д’Артаньян и три мушкетёра». Большие деньги. Полторы тысячи. Близилась r финалу работа на «Сибириаде» Андрона Кончаловского, который посулил мне солидный куш. Поэтому я искал вариант обмена с доплатой, но непременно в центр, в старый Петербург. Несколько вариантов в старых доходных домах с большими коммуналками были, но производили они убогое впечатление. Как-то по осени мы с сыночком поехали в зоопарк. Насмотревшись на макак и белых медведей, мы зашли в кафе полакомиться пломбиром. Кафе находилось в подвале дома 61/28 по проспекту Максима Горького. На водосточной трубе возле входа в кафе болталось объявление об обмене квартиры в этом доме. Такой пиратский способ развешивания информации только входил в моду. Я потащил сыночка заглянуть в эту квартиру на четвёртом этаже. Дом был выстроен в стиле «модерн». В квартире проживала семья профессора Машовец. Они хотели обменять эту квартиру и квартиру в новостройках на одну, но большую. И непременно в сталинских домах, и непременно на проспекте Шверника. Когда я вошёл в их квартиру, я лишился дара речи. Огромное окно в дубовой раме выходило на парк и шпиль Петропавловской крепости, высоченные потолки были сделаны из дубовых панелей, инкрустированный паркетный пол, витражные окна на парадной лестнице и в ванной комнате громадных размеров, а в углу одной из трёх комнат красовался болотно-зелёным мейсенским кафелем немецкого типа камин. Вот это я и искал всё свою жизнь. Плохо понимая, что от меня хотят хозяева, расспрашивая про имевшуюся у меня жилплощадь, я вышел огорошенный бороться за свой дом на этой Земле.