Когда в феврале 1978 я защитил диссертацию, мама со слезами счастья и гордости за сына, подарила мне все свои сбережения на мебель. Она была инвалидом войны и имела право на приобретение импортной блатной мебели. Проникнув в этот клубок привилегированных дельцов, я купил финский гарнитур «Микадо» с обивкой болотно-зелёного цвета, под цвет камина в той сказочной, недосягаемой для меня квартире. Гарнитур, не распаковывая, я поставил в комнате, заломав её на три четверти. Тёща с женой смотрели на меня, как на идиота. Но я начал свой последний и решительный бой. Первой меня опустила моя конкурентка, претендовавшая на ту же квартиру и оказавшаяся посредником, то есть новоиспечённым маклером. Я часто встречал её у Львиного мостика и на Светлане. Она-то и сказал мне ту фразу, которую я, спустя много лет, услышу от своего сыночка. Выдвинув мне космические расценки на доплаты при промежуточных обменах и увидев моё удивлённое лицо, она привела меня в чувство, объяснив, что эта квартира видовая и антикварная. Я постарался с ней больше не встречаться и действовать самостоятельно. Моя мама, на которую я очень рассчитывал, съезжаться с невесткой и вкладывать в обмен свою двушку наотрез отказалась. Тёще я этого и сам не предлагал. Сломя голову, забросив работу в Театральном институте, куда я распределился после окончания аспирантуры, я бегал по обменным рынкам и составлял восьмикратную мозаику промежуточных обменов с доплатой. Поздним зимним вечером, возвращаясь с работы на Ваське, от усталости прикорнув в трамвае № 40, я проснулся на «Светлане». Толпа уже расходилась, но я заставил себя выйти и поспрашивать на удачу. Тут-то я и поймал золотую рыбку. Тётя средних лет с демоническим именем Алла разводилась с мужем-изменником и согласна была поменяться со мной на мою двухкомнатную квартиру своей трёхкомнатной, получив в придачу солидные деньги. Договорились, что я выплачу всю стоимость кооперативной двухкомнатной квартиры и доплачу ей ещё тысячу рублей. При этом ещё нужно было уговорить её мужа, а точнее его новую жену взять мою комнату на Фонтанке. Деньги и тогда кружили голову людям. Василий согласился. Алла жила на Комендатском аэродроме в квартире, о которой мечтал мой полковник в отставке, проживавший на проспекте Шверника в сталинском доме. Его квартира оказалось той, которую видел в долгих зимних снах сын профессора Машовец и мечтавший съехаться со своим, дышащим на ладан отцом. То обстоятельство, что в антикварной квартире профессора Машовца не было горячей воды и плохо работала канализация, подталкивало молодого сыночка профессора к обмену и облегчало мою победу в этой нечеловеческой борьбе. Когда все участники этого обмена договорились и ударили по рукам, я вынужден был выехать в киноэкспедицию с кинокартиной «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» в Пицунду и поставить смертельную схватку у Рейхенбахского водопада, получив совсем не лишний гонорар. Разные задержки и проволочки на съёмках натягивали в струны мои больные нервы. Постоянные новости об отказе участников обмена поставили меня на грань инфаркта. И вот 30 октября 1979 года вся компания собралась в бюро обмена Калининского района у Финляндского вокзала. Перед тем, как получить ордера об обмене, я выдал всем участникам обещанные пачки денежных купюр. Если бы кто-то из них ушёл в этот момент с деньгами, пенять мне бы было не на кого. Но люди все были приличные. Все получали свои ордера и выслушивали все условия обмена и те характеристики жилых помещений, которые будет иметь каждый участник обмена. Когда во всеуслышание чиновник объявил, что я в итоге обмена получаю трёхкомнатную квартиру на проспекте М.Горького, 61/28, квартира 32 общей площадью 88 метров, с потолками 4 метра, балконом в доме-памятнике 1904 года постройки все участники обмена притихли и задумались, не обманул ли я их. Чиновник при этом, как будто только что родился, удивился, что такую жилплощадь на четверых предоставлять не положено. Даже в случае обмена. Санитарная и социальная норма равняется девяти метрам на человека, следовательно, вам положено тридцать шесть метров жилого помещения. А у вас только комнат пятьдесят шесть метров. В воздухе повисла мёртвая тишина. Тут я вспомнил, что полгода тому назад защитил диссертацию, а кандидатам наук положено двадцать метров дополнительной площади. Это меняло дело. Все облегчённо вздохнули. Но чиновник потребовал предъявить документ. Я попросил сделать перерыв и позволить мне позвонить с его телефона. Набрав номер секретаря Учёного Совета Института физкультуры имени П.Ф. Лесгафта, я услышал её звенящий радостный голос, возвестивший о том, что вчера из ВАК пришёл мой диплом кандидата педагогических наук. Я бежал вдоль набережных Невы, я не мог сесть в такси от переполнявшего меня адреналина. Я получил ордер на свою сказочную, антикварную квартиру с камином и видом на ангела-хранителя Санкт-Петербурга, который и меня коснулся своим золотым и всещедрым крылом.
Перевозили меня все аспиранты нашего Булкинского сектора. Распаковывали новую финскую мебель, под цвет камина, с удивлением рассматривали узоры дубового потолка и инкрустированного пола. Мама принесла герань и плакала от радости, не веря своим глазам, не понимая, как её сынок мог такое сотворить в стране хрущоб и коммуналок. Папа помог мне сделать капитальный ремонт, который отнял у меня ещё год жизни. Мы поменяли электрическую проводку, все трубы, отскребли масляную краску с дубовых дверей и оконных рам, отциклевали пол из наборного паркета, отскребли до штукатурки все стены. Заклеив их вощёной новенькой обёрточной бумагой, которую где то по случаю раздобыл мой отец, мы несколько дней ползали по стенам, приставляя к ним столы друг на друга и приклеивая новенькие, по блату купленные импортные обои. На следующий день, высохнув на летнем ветерочке, все обои обвалились со стен на пол. Я чуть не выпрыгнул из окна от отчаяния. Оказалось, что нужно было клеть обои на газеты и сушить их без сквозняков.
Но за ним, за этим годом ремонта, началась та счастливая жизнь, к которой я стремился со дня своего рождения, с тех обжигающих искр на пожаре нашего дома в Локне, с того момента, когда тонул в водовороте наводнения наш шкаф и мои фантики, с того момента, когда я увидел тёплый и уютный дом моего прадеда в Барсаново, с тех лет, которые провели в военных землянках мои родители.
Теперь мои дети ходили в детский садик Всероссийского Театрального Общества на Большой Пушкарской, а по вечерам мы с ними ходили гулять в Петропавловскую крепость. На Елагином острове они с рук кормили орешками белок и синиц, катались на коньках и занимались теннисом. В английской школе получали улучшенное образование. В музыкальной школе учились игре на флейте, выступали в Филармонии, изучали историю живописи в Эрмитаже. И всё это папиными уговорами, знакомствами и подкупом. Всё было рядом, всё было под рукой. Поступили в и закончили Университеты, выбранные папой. Пространство и время определяют многое в нашей жизни.
Я кормил, обувал и одевал свою семью. Долгими зимними вечерами мы собирались у камина и я читал им сказки, Чехова, Толстого. На восходе солнца я всех будил и тащил к окну любоваться заснеженными вершинами деревьев и петропавловским ангелом в золотых лучах солнца. Это всех раздражало и казалось ненужным. А вот летом я строил дом на берегу реки, с яблоневым садом и плантацией клубники. Дети купались, загорали, играли в мяч и ездили верхом. Дом я построил каменный с деревянной мансардой, окнами выходящей на пойму реки Мги. Как у прадеда в Барсаново. Солнце, воздух и вода и Дух святой помогли вырастить детей здоровыми и красивыми. Их мама не знала заботы под моим покровом.
Скоропостижно в марте 1986 года умерла моя мама. Отец, оставшись один, каждый день ездил на её могилку. Через два года умер и папа. Перед смертью он попросил меня как-нибудь сохранить их квартиру для внуков. Не зря же они с матерью всю жизнь гнули свои спины, недоедали, экономили на всём. Но квартира находилась в государственной собственности. За две недели до смерти отца мне удалось осуществить фиктивный развод и прописаться в квартиру к отцу, оставив свой дом на попечении жены и детей. Быстротечность времени и ворох забот о подрастающих детях и семье в лихие 90-е незаметно принесли меня к финалу. В финале случилось землетрясение. Новый 1994 год дети с позволения жены встретили в чужих домах. В моём доме гулял сквозняк. Жена спуталась с грузинскими князьями покровителями Бадриком Какабадзе и Томазиком Кикачеишвили. Они предложили ей работу в своих фирмах. Четыре года на моей шее её тяготили. В ночь на пятое февраля, возвращаясь с репетиции оркестра, дочь села в машину своего нового возлюбленного и он, пьяный, на всём ходу разбил её, врезавшись в автобус на Дворцовой площади. Чудом дочь выжила. Но лицо было изуродовано и переломаны обе ноги. Дождавшись её выздоровления и возвращения сына из Лондона, куда я отправил его на стажировку, я уехал на заработки в Москву, к другу Никите Михалкову. Исколесил полсвета и нашёл врача, который взялся за операцию на лице доченьки. Всё прошло удачно. Она училась в университете и я помогал ей деньгами. Сына я устроил работать в Комибанк к своим знакомым, чтобы приобретал опыт и ответственность. В Москве я жил в гостинице и по субботам приезжал в Петербург, отогреться от казёнщины у своего камина и пройтись по родному городу. Семью мои визиты явно тяготили. На семейном совете получить в обмен на антикварную квартиру три квартиры в новостройках и дачу в придачу мои родственнички отказались. В один из таких приездов дверь моего дома оказалась заперта на новый замок. Жена сказала, что меня в дом больше не пустит, так как я здесь не прописан. Я заорал, как резанный. На мой возмущённый крик и звонок бывшей жены приехали менты и отвезли меня в браслетиках в тюрьму. По заявлению, поданному моими родственниками генералу милиции Понеделко, чуть позже уволенному за связь с организованной преступностью, я обвинялся в грабеже, побоях и оскорблениях блокадницы-тёщи и других членов моей семьи. Меня немножечко арестовали, но отпустили за отсутствием состава преступления. Так, хоть и не надолго, я обрёл свой новый дом. Казённый.