— На вашем месте я бы ей не мешал.
Коули, которого я узнал по красной ленте на шляпе, попытался было возразитьему, однако уже в следующее мгновение спор потерял смысл: из-за скалыраздался отчаянный визг; вскоре он захлебнулся, но потом возобновился и всенарастал, грозя оглушить всех нас. Когда визг снова прервался, мы решилибыло, что все кончено, но не тут-то было... Так продолжалось очень долго:голос то визжал, то умолкал, постепенно слабея, но свидетельствуя об адскихстраданиях. Видимо, Кири нашла способ, как возродить в Капитане интерес кжизни.
Когда она, наконец, появилась из-за скалы, глаза ее смотрели дико, вся онабыла забрызгана кровью, а лицо было так напряжено, что, казалось, на скулахвот-вот лопнет кожа. Я заметил Бреда, стоявшего рядом с Келли. Он был готовразрыдаться, и я догадался, что он только сейчас понял то, что мне было ясноуже давно: мы нашли Кири, но она сама уже не найдет нас. Не знаю, что так нанее повлияло — проигранная дуэль, моя измена, последующие невзгоды или всевместе, но она удалилась на такое расстояние, что уже не могла возвратиться,и оказалась в том мире, откуда когда-то пришла, где не существовало утешенияи домашнего очага.
Мы наблюдали за ней, собравшись в кучки, как паства, пораженная, словногромом с небес, страшным откровением, прозвучавшим с церковной кафедры. Всеждали, как она поступит дальше, однако она больше не шевелилась, словномашина, сделавшая свою работу. Тишина стояла такая, что слышно было, какветер шелестит песчинками. Мне показалось, будто ночь обретает плоть, а мывсе, наоборот, превращаемся в каменные монументы. Поступок Кири подвел чертуподо всем, что случилось в кратере. Это можно было сравнить с угловатойподписью на холсте, где разлилось море крови и трудно пересчитать убитых иизуродованных.
Наконец Уолл двинулся к ней. Он был тяжелее ее на добрых двести фунтов, новсе равно соблюдал осторожность. Когда он заговорил с ней, я не смогразобрать ни слова: по доносящимся до меня звукам я определил, что онобращается к ней на языке северян. Немного погодя он взял у нее нож и вытерлезвие о рукав своего плаща.
— Вот теперь, — провозгласил он без капли сарказма, но с оттенком сожаления,— мы можем уходить.
Последующие события доказали правоту Уолла — и одновременно опровергли егослова. Как он и предсказывал, Капитанам не удалось выковырять нас из «нор»,однако от успеха их отделяло совсем немного, и мы понесли тяжелые потери. Современем жизнь возвратилась в нормальное русло, если только можно назватьнормальным прозябание в Пустоте. Мы обитаем в причудливом подземномлабиринте под черной столовой горой, среди тоннелей и пещер, где хранятсявсевозможные диковины и механизмы, предназначение которых навсегда останетсядля нас неведомым, — там, где когда-то спали наши предки и где они грезили обезмятежном мире, в котором окажутся после пробуждения. Бредли учится, и,хотя предметы, которые ему преподают, мало похожи на те рудименты знаний,что постигают на Краю, он не хочет расставаться со школой. Я выращиваюовощи, фрукты, пшеницу на подземной ферме; Келли ведает запасамипродовольствия, оружия и прочего; Кири учит людей сражаться. Уолл... Уоллнаходится в тайном месте, где не расстается с захваченным летательнымаппаратом: командует бригадой, изучающей работу двигателей, и готовится квременам, когда у нас появится целый флот и мы доберемся до орбитальныхстанций и отомстим Капитанам. Можно подумать, будто мало что изменилось,хотя на самом деле изменилось почти все.
Дописав свой рассказ почти до конца, я показал его Келли, и она спросила,почему я назвал его «История человечества», хотя в нем описывается оченькороткий период и совершенно не говорится о том, что мы узнали о мире нашихпредков. Верно, все это я опустил. А ведь я видел картины, написанныепредками, читал их книги, слушал музыку, изучал их мыслителей, их славныедостижения и, в основном, восхищался ими. Однако все вкупе не можетперевесить массовые убийства, варварство, бесконечные мучения и пытки,подлости, болезни, идиотские племенные распри, миллиарды насилий и унижений,которые и составляют историю мира, существовавшего на поверхности до тогомомента, как его постигла гибель (сомневаюсь, что мы когда-нибудь узнаемпричину катастрофы, — разве что Капитаны вздумают нас просветить). То, какКапитаны поступали с нами в своих Черных садах, бледнеет по сравнению сдревними зверствами, даже если учесть, что Капитаны злодействовали целыхсемьсот лет. Так или иначе, Капитаны, на мой взгляд, это реликты старогомира, которые скоро исчезнут, превратившись в такое же воспоминание, как ивесь этот мир. То же самое произойдет, наверное, и с людьми вроде Уолла иКири. Вот тогда мы, весь род человеческий, избавимся от оков прежней истории— возможно, не окончательно, но во всяком случае получив шанс построить мирзаново, если у нас только хватит на это духу.
Старина Хей забыл научить меня, как принято заканчивать повествование, а самя наверняка делаю это не так, как надо, и напрасно объясняю напоследок,почему выбрал название «История человечества» и каким образом описаниенескольких недель счастья, предательства, скачек по пустыне и сраженийотражает сущность всего этого неисчерпаемого понятия, да еще позволяет иметьслабую надежду на грядущие перемены. Дело в том, что это — моя история,единственная, которую я могу рассказать, поэтому как получится, так иполучится: неправильный или неуклюжий конец будет под стать всему рассказу,подобно тому, как неосознанные порывы, испорченные финалы и нелепые поступкисоставляют суть нашего бренного существования.
За несколько недель после битвы мы с Келли стали друг другу чужими. Причинойбыло, главным образом, присутствие Кири: с ней рядом мы не чувствовали себясвободными, хотя она не проявляла ни малейшего интереса ни ко мне, ни к ней.Келли сторонилась меня, а я не мог заставить себя сделать первый шаг. Как ив ту ночь, когда Кири застала нас на складе, я чувствовал, что наша любовь —детство, что мы — сценические персонажи, а наше желание — ложь, всего лишьвыражение потребности находиться в центре всеобщего внимания, как у актеров,разыгрывающих забавный, но глупый фарс. Мы оба продолжали отвергать то, чтостало в конце концов неизбежностью.
Не буду изображать наше возвращение друг к другу как кульминацию драмы, таккак на самом деле ничего драматического не было. Просто как-то вечером онаявилась в комнатушку на ферме, где я устроил себе место для ночлега наслучай, если мне не захочется возвращаться домой. Однако осторожнаянежность, которую мы теперь проявляли, трепетно прикасаясь друг к другу,подобно слепцам, знакомящимся на ощупь с лицом статуи, нисколько ненапоминала нашу первую близость в Эджвилле с ее пылом, потом исамозабвением. Я понял: все, что было у нас хорошего в начале, теперьвыросло и расцвело; разве не чудо, что при всей нашей предательскойсущности, при всем нашем неумении, при всем столкновении в наспротиворечивых принципов — все равно в этой бесплодной почве прорастаетсемя, которое мы именуем человеческим духом и которое превращается потом вбессмертную правду. Лежа рядом с Келли, я испытывал чувство, которым вряд лиможно гордиться: все происшедшее со всеми нами не вызывало во мне сожаления;даже к Кири я не испытывал жалости, представляя себе, как она превращается встрелу, вонзающуюся во вражеское сердце. Мне пришла в голову мысль, что всемы превращаемся именно в тех, в кого нам было предначертано превратитьсясудьбой: Кири несет смерть, Бред вырастает сильной личностью, а мы с Келлистановимся просто возлюбленными — роль, которая раньше казалась нам обоимзаурядной, а теперь выглядит осуществлением самых дерзких, несбыточныхнадежд. Что за чистое, могучее чувство — стряхнуть с себя обрывки старыхвлечений и опасений и погрузиться в даруемый друг другу покой, зная, кто мытакие и почему, и понимая при этом, что прошлое обречено на гибель, абудущее стоит на пороге.
Перевел с английского Аркадий Кабалкин