Откровенную подделку вроде тех, изготовлением которых занимался Врен-Люка, можно сравнительно легко разоблачить. Гораздо труднее выявить более коварные формы фальсификации, например интерполяции или вставки в тексте древнего автора, сделанные каким-нибудь поздним переписчиком или редактором обычно с целью улучшения или поправки оригинала. Еще труднее поймать за руку недобросовестного историка, который сам сознательно и последовательно искажает или приукрашивает те факты, о которых он пишет.
Особенно трудно это сделать там, где в нашем распоряжении нет никаких параллельных свидетельств, используя которые, мы могли бы уличить лжеца. Так обстоит дело, например, со знаменитыми «Записками» Цезаря. Среди современников божественный Юлий не пользовался репутацией особенно правдивого писателя. Тем не менее для нас его книга остается, в сущности, единственным источником по истории завоевания Галлии. Поэтому проверить правдивость показаний Цезаря мы практически не в состоянии.
Однако достаточно часто историки и мемуаристы, как древние, так и современные, становятся жертвами добросовестных заблуждений и ошибок. Эти заблуждения проистекают из той общественной особенности человеческой психики, что никто не способен удержать в памяти во всех деталях то, что он видит перед собой или слышит своими ушами. В особенности это относится к таким важным историческим событиям, как сражения, восстания и другие аналогичные эпизоды, в которых участвуют большие массы людей, обстановка меняется почти мгновенно и чуть ли не каждую минуту, а сами участники и очевидцы события до крайности возбуждены, находятся во власти сильного эмоционального смятения. Естественно, что в таких условиях мало найдется людей, которые были бы способны достаточно четко и ясно зафиксировать все важные детали, имеющие первостепенное значение для исторической науки (Толстой о Наполеоне в «Войне и мире»).
К тому же даже о том, что происходит у них на глазах, люди, как правило, судят предвзято. Можно сказать, что еще до того, как событие произошло, каждый из его участников уже имеет в голове готовую схему события, в которую он стремится втиснуть все то, что он видит перед собой, и если факты не укладываются в эту схему, тем хуже для них: одни будут отброшены в сторону, как будто их вовсе не было, другие подвергнутся перетасовке. Ясно также, что, если в событии участвуют две враждующие группы людей, каждая из них постарается создать свою версию того, что произошло, и опровергнуть то, что будут говорить враги. Вследствие всего этого мы, вероятно, так никогда и не узнаем, кто же положил начало пожару Москвы 14 сентября 1812 г.: французские мародеры или же отчаявшиеся русские патриоты. По правилу, сформулированному еще Эфором в IV в. до н. э., каждый слишком обстоятельный рассказ о событиях прошлого должен внушать нам сильные подозрения в правдивости рассказчика. Подробнейшие описания сражений и всяких других происшествий, которые мы находим у древних и не только древних авторов, скорее всего в значительной своей части следует отнести за счет богатого воображения историков, причем многие из них чистосердечно полагали, что все так и было на самом деле, как они об этом пишут.
Конечно, после всех этих хирургических операций над традицией мы рискуем оказаться в пустоте, в которой редкими опорными точками останутся банальные истины вроде таких утверждений, как «Цезарь и Помпей были римскими полководцами» и «Цезарь победил Помпея». Ни одну из этих истин нельзя, конечно, опровергнуть, но и пищи для ума они дают очень мало и никак не могут служить основанием для какой бы то ни было научной теории. К счастью, в нашем распоряжении еще остается довольно много фактического материала, который засуживает безусловного доверия и позволяет тем или иным способом корректировать показания недостоверных или малодостоверных источников. Правда, материал этот распределен во времени крайне неравномерно. Чем дальше в глубь веков, тем его становится все меньше и меньше. Поэтому событийная история древности и средневековья может быть восстановлена сейчас лишь в самых общих и приблизительных своих очертаниях с огромным количеством пробелов. Не следует забывать о том, что в эти эпохи основная масса информации как о самых важных, так и о второстепенных событиях в течение долгого времени передавалась изустно. Проходило нередко много лет прежде, чем событие фиксировалось в письменном виде в какой-нибудь хронике или другом историческом сочинении. Геродот поведал миру о Марафонском сражении спустя по меньшей мере 50 лет после того, как оно произошло, и у нас нет никакой уверенности в том, что он мог опираться в этой части своего труда на какие-нибудь письменные свидетельства, так как их скорее всего еще не существовало. А это значит, что он мог использовать лишь свидетельства очевидцев, да и то, по-видимому, полученные не из первых рук. В таких условиях создается необыкновенно благоприятная почва для возникновения ложных слухов, всевозможных легенд и мифов, которые недостаточно критически настроенный историк (тот же Геродот) легко может принять на веру.