По тем же принципам строятся и более поздние анналы ассирийских царей: Ашшурнасирпала (883–859 гг. до н. э.), Саргона II (722–705 гг. до н. э.) и других (ил. 1–4). Их авторы заботились о том, чтобы они не были слишком сухими и безжизненными, и, стремясь придать им законченную литературную форму, щедро начиняли свой рассказ вымышленными речами главных действующих лиц, подробно описывали страны, в которых развертывались завоевательные походы ассирийских царей.
Однако и здесь, как и в египетских летописях, мы не находим еще основного элемента настоящей историографии — личности самого историка, который выступал бы в роли беспристрастного судьи и оценщика происходящих событий, пытался бы понять их смысл и внутреннюю связь.
Все это заменяет здесь сплошной гром победных фанфар, велеречивое бахвальство царей-победителей, стремление во что бы то ни стало превзойти и затмить своих предшественников блеском и славой своих деяний. Само восхваление военных подвигов царей было сведено в ассирийских летописях к набору почти неизменно повторяющихся формул или клише. В этом наборе очень легко можно было заменить имя одного царя на имя другого, ничего не меняя по существу в самом рассказе, и такие фальсификации встречаются довольно часто. По той же уже проторенной хеттами и ассирийцами дороге шли и составители официозных исторических документов Персидской державы Ахеменидов. Наиболее известна среди них знаменитая Бехистунская надпись Дария I (ил. 5), посвященная важнейшим событиям в истории Персидского государства — восстанию Лжесмердиса (мага Гауматы) и приходу к власти самого Дария (522 г. до н. э.).
Все названные до сих пор образчики древневосточной историографии связаны лишь отдельными эпизодами или сравнительно короткими периодами истории Египта, Хеттского царства, Ассирии, Персии. Единственная во всей древневосточной литературе попытка создания связной истории целого народа была предпринята безымянными авторами Библии — священной книги (или скорее книг) древних евреев. Можно сказать, хотя и с известными оговорками, что создатели ветхозаветной литературы продвинулись в осмыслении исторического процесса несколько дальше, чем авторы древневосточных летописей предшествующего периода. В Библии мы уже находим какое-то подобие целостной исторической концепции, своеобразную философию истории, подымающуюся над конкретными единичными фактами. Во многом этому, несомненно, способствовала историческая трагедия еврейского народа — гибель Израильского государства и вавилонский плен. Эти события обострили восприимчивость авторов Библии, расширили их исторический кругозор.
Было бы опасно, однако, чересчур преувеличивать вклад, внесенный книгами Ветхого завета в развитие мировой исторической науки. Едва ли правы те ученые, которые прямо утверждают в своих работах, что современное понимание истории коренится в ветхозаветных сказаниях. Библия объявляется тем самым колыбелью современной историографии. При этом, что само собой разумеется, отодвигаются далеко на задний план достижения греческих историков и философов, которым до сих пор принадлежал безраздельный приоритет в этой области. Сторонники этой концепции (в основном ее исповедуют философы, близкие к теологической школе, а также некоторые экзистенциалисты) исходят из представления о сугубой аисторичности и мифологичности, якобы свойственных греческому мышлению, противопоставляя ему сугубо историческое мышление авторов Ветхого завета. По поводу этого последнего тезиса удачно высказался итальянский историк С. Мадзарино: «Априори кажется абсурдным, что именно народ, которому мы обязаны крупнейшими произведениями историографии всего мира, рассматривается как аисторичный в своей основе».