Понемногу проснулись все остальные. Судя по растерянным лицам, им тоже было не по себе. Мы позавтракали и разбрелись кто куда, не зная, чем заняться.
Та самая женщина — которая, как мы потом узнали, была женой Эшан-хана — предложила:
— А вы поиграйте!
Мы кое-как поделились на группы. Было так непривычно, ведь мы не играли уже много лет и забыли, как это делается. Появился Эшан-хан, он улыбался и был одет, как всегда, в белое. Он собрал нас в круг и попросил каждого сказать, как называется его деревня, — Фронт освобождения позаботится о том, чтобы найти наши семьи и вернуть нас домой.
— Вы снова обнимете родителей!
Большинство стали радостно выкрикивать странные и неизвестные мне названия своих родных мест. Но некоторые молчали.
Карим, большой и неуклюжий, бормотал:
— У меня-то нет семьи, куда я пойду?
Малышка Мария обняла меня, прошептала мне на ухо своим все еще неуверенным голосом:
— Я боюсь, что мой папа умер. У меня есть только вы. Ты куда пойдешь, Фатима?
И правда, мне-то что делать? У меня были только размытые воспоминания о моей матери и совсем нечеткие — о братьях. Я уже не помнила их имен. Не была уверена, из какой я деревни. В ней было всего четыре дома, затерянные где-то в полях. Иногда мне даже казалось, что на самом деле их и вовсе нет.
Ко мне подошел Икбал.
— Ты уедешь? — спросила я его.
Я вспомнила, с какой одержимостью он старался держать в уме даже самые мельчайшие детали свой жизни дома. Икбал смотрел куда-то в сторону, словно избегал смотреть прямо на меня.
— Да, — тихо сказал он, — думаю, да.
— Тебе наверняка хочется снова обнять их.
— Конечно…
— И ты не рад?
Икбал помолчал немного.
— Не знаю, — сказал он наконец.
Мне было непонятно.
— Понимаешь, — словно раздумывая, начал объяснять он, — мне, конечно, хочется снова увидеть мою семью спустя столько времени.
Хочется увидеть маму и папу. Но я не хочу жить их жизнью.
— Боишься, что они снова тебя продадут?
— Не в этом дело, — сказал он, — мой отец, как и твой, продал меня не потому, что он плохой. Для них это было большим горем, но они просто не могли иначе. Нет, дело совсем не в этом. Дело в том, что я хочу заниматься другим.
— Чем?
Икбал поискал глазами Эшан-хана.
— Пока не знаю.
Мы еще немного помолчали. Потом Икбал взял за руку меня и Марию.
— Пойдем! — громко сказал он.
— Куда?
— На улицу, мы не должны сидеть здесь и грустить.
— На улицу? — спросили мы. — А разве можно?
— Конечно, можно. Мы свободны!
— А что ты хочешь делать? — спросили мы хором.
Он принял загадочный вид:
— Эшан-хан подарил мне кое-что. А я кое-что тебе обещал.
Снаружи все было новым, странным и шумным. Мы без конца глазели по сторонам. Светило солнце, дул ветер и отовсюду доносились разнообразные запахи. Мы вскарабкались на холм над городом: за спиной у нас остались последние дома, а впереди — только камни, трава и полуденный зной. Город внизу качался в дымке, но там, куда забрались мы, воздух был ясным и чистым.
— Не смотрите! — приказал Икбал.
Мы прикрыли глаза руками, но я заметила, что Мария подглядывала сквозь пальцы, и тогда я тоже не удержалась и подглядела. Икбал достал из-за пазухи какой-то сверток, развернул на траве что-то белое и цветное, размотал клубок нитки и побежал все дальше и дальше, и, когда он наконец крикнул нам: «Теперь можно!» — воздушный змей был уже высоко в небе и подпрыгивал на ветру.
Мы подняли его до облаков и даже выше. Мы бегали несколько часов кряду, передавая друг другу нить, пока порыв ветра не оборвал ее, — и наш воздушный змей исчез в яркой голубизне неба и устремился прямо к солнцу.
Нам было жарко, мы никак не могли отдышаться.
— Смастерим еще один, — пообещали мы друг другу.
Спускаясь по склону, Икбал сказал нам:
— Я решил. Я останусь с Эшан-ханом, а вы останетесь со мной.
13
Так начался год, который мы провели с Эшан-ханом и активистами Фронта освобождения.
— Я хочу остаться с вами, — сообщил Икбал тем же вечером, после ужина, в большом зале на нижнем этаже, где собрались мужчины и женщины Комитета управления, — и помочь вам освободить всех детей, которых держат в рабстве в Пакистане.
Эшан-хан посмотрел на него и улыбнулся:
— Это невозможно, Икбал. Ты повел себя очень смело, когда сбежал и помог нам освободить твоих друзей. Но ты не можешь остаться с нами: ты принадлежишь своей семье. Что скажут твои мама и папа, если мы не вернем тебя домой?
— Зачем мне возвращаться к своим, — возразил Икбал, — если через год или даже раньше я снова могу попасть в рабство? Или Мария, или Фатима? Или кто-то другой из наших ребят… А сколько их еще — таких детей, как мы?